Элджернон Блэквуд - Ивы Страница 4

Вдруг я понял слова моего друга. Он решил остаться, он не спешит! „До тех пор хватит…“, до утра, значит. Другими словами, мы пробудем на острове еще одну ночь. Я удивился. Вчера он говорил иначе. Почему же он передумал, что случилось?

Пока мы завтракали, от берега отрывало целые куски. Со вчерашнего вечера мой спутник как-то странно изменился: то ли он волновался, то ли смущался, то ли что-то подозревал. Сейчас я просто не знаю, как это описать, некогда, тревожась, я знал одно: он испуган!

Съел он очень мало, почти не курил. Разложив рядом карту, изучил отметки на ней.

— Лучше бы нам поскорее уйти, — сказал я и с неприятным удивлением услышал:

— Лучше-то лучше, если пустят.

— Кто? — как можно бесстрастней спросил я. — Стихии?

— Силы этого жуткого места, — ответил он, глядя на карту. — Если есть на свете боги, это они.

— Только стихии бессмертны, — откликнулся я с самым естественным смехом, но спутник мой, швед, серьезно взглянул на меня сквозь дым костра и проговорил:

— Нам очень повезет, если мы уйдем невредимыми.

Именно этого я и боялся, но никак не мог задать прямой вопрос. Так собираешься вырвать зуб — ничего не поделаешь, надо, но откладываешь, медлишь…

— А что такое случилось? — наконец спросил я.

— Ну, — спокойно ответил он, — во-первых, нет одного весла.

— Нет весла! — повторил я в испуге, потому что мы правили им как рулем, а плыть без руля по Дунаю в половодье — неминуемая смерть. — Как же так…

— И в лодке нашей течь, — прибавил он, и голос его дрогнул.

Спутник мой встал и повел меня к байдарке. Она лежала ребрами вверх, между костром и палаткой, так же, как недавно, ночью.

— Только одно, — сказал друг, наклоняясь, чтобы его поднять. — А вот и дыра в днище.

Я чуть не признался, что несколько часов назад ясно видел два весла, но передумал и подошел поближе.

В самом дне байдарки зияла ровная щель, словно кто-то аккуратно вынул полоску дерева, или острый камень пропорол нашу лодку во всю длину.

— Хотели приготовить жертву к закланию… нет, две жертвы, — сказал швед, наклонившись и ощупав трещину.

Когда я совсем не знаю, что делать, я свищу, засвистал и тут, как бы не замечая его слов.

— Ночью ее не было, — сказал он, выпрямился и посмотрел куда-то, не на меня.

— Это мы и пропороли, когда втаскивали на берег, — сказал я, перестав на минуту свистеть. — Камни такие острые…

И умолк, ибо он, повернувшись, взглянул мне прямо в глаза. Я и сам прекрасно знал, что говорю чушь. Начнем с того, что камней здесь вообще нет.

— Понятно!.. — констатировал он и скрылся в кустах.

Оглядевшись кругом, я впервые заметил в песке глубокие вмятины, побольше и поменьше, одни — как чайная чашка, другие — как чаша. Конечно, маленькие кратеры выдул ветер, тот же самый, что поднял и бросил в воду весло. Одного не мог он сделать — трещины в байдарке, хотя лодку и впрямь могло пропороть камнем. Я осмотрел берег, что не пошло на пользу этой гипотезе, но за нее ухватилась та убывающая часть сознания, которая именуется „разумом“. Я хотел непременно все объяснить, как хочет объяснить мироздание — пусть глупо, пусть нелепо — тот, кто стремится жить по правде и по долгу. Тогда мне казалось, что сравнение это очень точное.

Не теряя ни минуты, я поставил на огонь смолу, хотя в самом лучшем случае байдарка была бы готова только завтра. Мой друг помогал мне, и я со всей небрежностью обратил его внимание на следы.

— Да, — сказал он, — знаю. Они по всему острову. Ну, их-то ты объяснишь?

— Ветер, — сразу откликнулся я.

Швед не ответил, мы поработали молча. Я тихонько следил за ним, и, видимо, он — за мной. Он долго молчал, потом заговорил так быстро, словно ему хотелось поскорее от чего-то избавиться:

— Странная штука… ну, со вчерашней выдрой. Я ждал совсем другого и удивленно взглянул на него.

— Как ты считаешь, это и вправду выдра?

— Господи, а что же еще?

— Понимаешь, я первый ее увидел, и она… она сперва была куда больше…

— Солнце садилось сзади, — предположил я. — Ты смотрел туда, вверх по течению.

Он секунду-другую глядел на меня, не видя, словно думал о чем-то ином.

— И глаза странные, желтые… — продолжал он как бы про себя.

— Тоже от солнца, — засмеялся я оживленней, чем надо. — Ты еще станешь гадать, кто тот человек в лодке…

Вдруг я решил не кончать фразы. Он снова вслушивался, подставив ухо ветру, и лицо у него было такое, что я замолчал. Так разговор и оборвался; друг вроде бы не заметил этого, но минут через пять, стоя над лодкой с дымящейся смолой в руке, серьезно взглянул на меня.

— Вот именно, — медленно произнес он. — Если хочешь знать, я гадал, кто это там, в лодке. Тогда я подумал, что это не человек. Как-то все быстро появилось, словно вынырнуло из воды…

— О, Господи! — закричал я. — Тут и так странностей хватает! Чего еще выдумывать? Лодка как лодка, человек как человек, плыли они вниз по течению, очень быстро. И выдра как выдра, не дури!

Он все так же серьезно глядел на меня, не обижаясь, не отвечая, и я набрался храбрости.

— Да и вообще, — продолжал я, — не выдумывай ты, ради Бога. Ничего нет, только река и этот чертов ветер.

— Дурак, — отвечал он приглушенно и тихо. — Нет, какой дурак! Именно так и рассуждают все жертвы. Как будто ты сам не понимаешь!.. — презрительно, но и покорно проговорил он. — Лучше сиди потише, сохраняй разум. Не обманывай себя, не старайся, хуже будет, когда придется увидеть все, как есть.

Ничего у меня не вышло, я не знал, что сказать, он был прав, а я был дурак — не он, я. Тогда он легко обгонял меня, а я, вероятно, обижался, что отстаю, что не так чувствителен к необычному и не вижу, что творится под самым моим носом. По-видимому, он знал с самого начала. Но тогда я просто не понял, что он такое говорит о жертве и почему именно мы с ним на что-то обречены. С этих минут я перестал притворяться, однако с этих же минут страх мой умножился.

— А вот в одном ты прав, — все-таки прибавил он, — лучше нам об этом не говорить, мало того, не думать, ведь мысль выражается в словах, слова — в событиях;

Засветло мы прикрыли лодку непромокаемым чехлом, а наше единственное весло спутник мой крепко привязал к кусту, чтобы и его не украл ветер. С пяти часов я стряпал обед — сегодня была моя очередь — и в котелке, где остался толстый слой жира, тушил картошку с луком, положив туда для вкуса немножко бекона и черного хлеба. Получилось очень вкусно. Еще я сварил с сахаром сливы и сделал настоящий чай, у нас было к нему сухое молоко. Рядом, под рукой, лежала куча хвороста, ветер утих, работа меня не утомляла. Товарищ мой лениво глядел на все это, чистил трубку, давал ненужные советы — что же делать человеку, когда он не дежурит. Утром и днем он был тих, спокоен, чинил нашу лодку, укреплял палатку. Мы больше не говорили о неприятном.