Алекс Норк - Подует ветер Страница 4

— Так значит у тебя складывается прекрасная научная карьера?

Хьюз неопределенно пожал в ответ плечами:

— Я как-то об этом не очень думаю, кое-что получается, конечно. Но, знаешь, чем глубже я проникаю в маленький, в микроскопический живой мир, тем больше меня беспокоит одна особенная мысль… и даже угнетает… Но, может быть, тебе это не интересно, Фрэнк? — Он вдруг встрепенулся и растерянно посмотрел на Гамильтона, опасаясь совершить нелепость.

— Продолжай, пожалуйста, и давай хлебнем пивка.

Пиво было великолепным, щекотало горло пузырьками чуть горьковатой влаги, вобравшей в себя все желто-зеленое здоровье земли и солнца.

Хьюз молча покрутил в руках полупустой бокал, любуясь пенистой желтизной напитка, сделал еще глоток и заговорил уже более спокойно и уверенно.

— Понимаешь, в этом крошечном мире клеток, молекул — бесконечное богатство жизни. Я не могу привыкнуть к тому, как он разнообразен, умен и сложен. Перед наукой только еще раскрываются его глубины. И в то же время, это всего лишь часть человека — кусочки его плоти. А что же сам человек? В чем его собственная глубина и величие? Нет, я не говорю об отдельных талантах, гениях. Я об обычных людях…

Теперь Хьюз смотрел по-другому — искренно и удивленно; смотрел на Фрэнка, но говорил так, как будто именно от себя ожидал ответа.

— Внутри человека все служит друг другу, оказывает помощь, а не враждует. И я все время мучаюсь вопросом — почему из маленьких прекрасных частей складывается тупое, грубое и злое? Нелепость! И иногда это выводит меня из строя, Фрэнк. Зачем работать, открывать новое, когда человек остается тем же, чем был.

— По-моему, ты и прав, и не прав, Гильберт. Я тоже много думал о таких вещах, хотя и приходил к ним с иной стороны. Природа состоит из двух половин — плохой и хорошей. Это старая истина. И люди тоже — одни стремятся вверх, других тянет вниз, а у многих две эти силы уравновешены, и их никуда не тянет. Поэтому для нас, людей образованных и сильных, одна задача — подниматься самим и другим помогать это делать.

— И убирать с дороги зло?

— Конечно. Мы для этого рождены — эта наша обязанность, судьба, если хочешь.

Подошедший официант быстро заменил пустые бокалы на полные.

— Знаешь, Фрэнк, — Хьюз снова опустил голову и начал водить пальцем по скатерти, — знаешь, когда я много лет назад уезжал из этого города, я думал, что вернусь сюда лишь чтобы постоять на могиле матери и тут же уехать снова. — Он еще ниже опустил голову. — А потом решил — нет, поживу в старом доме, может быть, встречу тебя… других мне встречать не хотелось.

Он вскинул голову и, неожиданно весело посмотрев на Гамильтона, поднял бокал.

Ресторан закрывался к половине первого ночи, и это было торжественное время для Коули, почти святое. Весь день и вечер он крутился волчком, за всем следил и приглядывал, бесчисленное множество раз мотался из кухни в зал, не забывая при этом заботливо поговорить с каждым знакомым гостем, а таких обычно бывало не меньше половины. К концу вечера требовалось понять, понравилось ли новое блюдо или новая закуска и сделать до двенадцати звонки поставщикам с заказами назавтра, чтобы было все нужное и не было лишнего. Господи, сколько денег можно выбросить зря, если не следить вот так за каждой мелочью. И за весь день и длинный вечер он перекусывал изредка, мимоходом.

Только теперь наступало его время — короткое и счастливое.

Он шел на кухню, где персонал заканчивал свою работу, неспеша осматривал противни, жаровни, ванночки для приготовления салатов и приправ и накладывал себе то, что хотел. Заглядывал в оставшиеся банки с деликатесами.

Здесь был своего рода маленький спортивный азарт. Он никогда не позволил бы себе открыть новую банку для личного удовольствия. Товар для клиентов — его капитал. А вот найти что-нибудь повкуснее из консервных остатков было занятием весьма притягательным. И что-то всегда находилось. Вот и сейчас он извлек из глубин высокой жестянки отменный кусок постного копченого канадского лосося, а из фигурной стеклянной банки — кучку фаршированных чесноком испанских маслин. Вскоре к этому добавился и желто-золотистый ломтик заливной осетрины с лимоном. Ну что ж, неплохо на закуску… если прибавить сюда швейцарского сыра.

Коули в глубине души считал, что хорошая пища может быть собрана вместе и употреблена без всякой последовательности и разбора, хотя никогда не сообщал об этом вслух.

Теперь предстояло подобрать основное блюдо, и он заколебался между говядиной с густым соусом из грибов и каперсов и фирменным произведением его ресторана — ломтями жирной свинины, тушеной с баклажанами, помидорами и луком. Весь фокус был в том, что в качестве кипящей основы для овощей и мяса использовали мелко порезанный, настоенный на легком вине чернослив. От этой особенной пропитки незамысловатая на первый взгляд еда приобретала незабываемый и никогда не приедавшийся вкус, очень нравившийся завсегдатаям его ресторана. Вот и он сейчас решился на этот выбор и, поставив тарелки на поднос, направился в зал.

Там он садился за один из столиков переднего ряда, и заканчивавший работу бармен приносил ему два высоких бокала пива. Датского. С плотной и пушистой, как взбитые сливки, пеной.

Миссис Коули всегда не одобряла такой обильный ужин на сон грядущий.

— Когда-нибудь это плохо кончится, вот посмотришь, — частенько говаривала она.

— Когда-нибудь обязательно кончится, — бодро соглашался супруг и с аппетитом наворачивал.

Сегодня жена присела на соседний стул и довольно проговорила:

— Может быть это случайность, но в последние дни посетителей стало больше, зал каждый раз почти полон.

— Да, — подтвердил Коули, — и это очень заметно по выручке. — Он отхлебнул из бокала и продолжил. — Знаешь, кого сегодня привел с собой Гамильтон? Хьюза, того мальчишку, чья мать повесилась лет двадцать назад. Помнишь?

— Конечно, помню. — Приятное выражение на лице старой женщины сменилось на беспокойное. — Она ведь незадолго до этого приходила к нам просить работу. — Миссис Коули посмотрела в пол и помолчав слегка пошевелила седой головой. — У нас тогда было место… может быть стоило пойти ей навстречу…

У Коули от возмущения вилка с куском свинины застыла в воздухе.

— Ты понимаешь, что говоришь, а?! Ты понимаешь?! Пустить сюда распутную женщину, которую весь город считал позором? Да мы бы всегда были маленьким задрипанным заведением, куда никто бы не заходил кроме пьянчуг и случайных проезжих!

— Конечно, — кротко согласилась жена и добавила, — она плохо поступила, связавшись с этим мексиканцем.