Энн Райс - Талтос Страница 40

— Можете приковать меня цепями к стене, — пожав плечами, предложила Мона. — Так нужно было бы поступить с Офелией, чтобы она не утопилась.

— С кем? — переспросил Райен. — Мона, до сих пор я и в самом деле хорошо справлялся со всем, если учитывать, что тебе тринадцать лет, и…

— Не горячитесь, Райен, — сказала она, — никто не понимает это лучше меня.

Мона рассмеялась вопреки собственным намерениям, Роуан стояла молча, озадаченная, внимательно всматриваясь в нее. То был момент, на который Майкл и рассчитывал. Он не мог вынести долгое прощание Мэйфейров. Райен также чувствовал себя достаточно сконфуженным.

— Райен, я свяжусь с тобой, как только будет возможность, — сказал Майкл. — Мы встретимся с людьми Эрона. Узнаем все, что сможем. Ступайте в дом.

— Послушайте, вы можете сказать точно, куда направляетесь?

— Нет, этого я сказать не могу, — ответила Роуан. Она отвернулась и пошла прямо к воротам.

Внезапно Мона, стуча каблучками вниз по ступеням, побежала за ней, обвила руками ее шею и поцеловала

На миг Майкл испугался, что Роуан никак на это не отреагирует, что она будет стоять как статуя или воспримет это отчаянное объятие равнодушно. Но случилось нечто совершенно неожиданное. Роуан крепко прижала к себе Мону, поцеловала ее в щеку, а затем погладила по волосам и приложила руку ко лбу.

— У тебя все будет хорошо, — сказала Роуан. — Поступай так, как я тебе сказала.

Райен последовал за Майклом вниз по ступеням.

— Не знаю, что и сказать, но хочу пожелать вам удачи, — сказал Райен. — Я хотел бы, чтобы ты рассказал мне больше обо всем этом и о том, что вы действительно собираетесь делать.

— Скажи Беа, что нам пришлось уехать, — сказал Майкл. — Я не мог бы рассказать другим больше, чем должен ты.

Райен кивнул, очевидно преисполненный подозрений и беспокойства, но более всего ощущая себя поставленным в тупик.

Роуан уже сидела в машине. Майкл устроился рядом. Через считанные секунды они пронеслись мимо поникших ветвей деревьев, а Мона и Райен виделись как маленькая фотография: они стояли рядом в воротах и махали руками на прощанье. Волосы Моны сверкали, как звездная россыпь, а Райен явно был озадачен и крайне не уверен в собственном положении.

— Похоже, он обречен, — сказала Роуан, — вести дела этой клики, и никто никогда не скажет ему, что действительно происходит.

— Однажды мы попытались, — сказал Майкл. — Тебе надо было бы это видеть. Он не хотел ничего знать. И он будет делать только то, что говоришь ему ты. Мона? Могла бы она? Я себе этого не представляю. Но он будет делать только это.

— Ты все еще сердишься.

— Нет. Я перестал сердиться, когда сдался.

Но это было не так. Он все еще таил на нее обиду за ту решительность, с которой она собиралась уехать без него, за то, что не считала его товарищем в этом путешествии, а только хранителем дома и ребенка внутри Моны.

— Ладно, обида ведь это не злоба — я права? — Она отвернулась в сторону. Она смотрела вперед, и он чувствовал, что теперь может спокойно взглянуть на нее. Она все еще оставалась худой, слишком худой, но ее лицо никогда не казалось ему столь прелестным. На ней был черный костюм, нитка жемчуга, туфли на высоком каблуке — все это обманчиво придавало ей какое-то грешное обаяние. Но она не нуждалась в таких ухищрениях. Ее красота выражалась в правильности черт лица, в прямоте темных бровей, столь живо изменявших выражение, и в мягких крупных губах, которые ему сейчас захотелось с грубым мужским желанием раздвинуть поцелуем. Он жаждал разбудить ее, заставить снова расслабиться в его объятиях и полностью подчинить себе.

Таков был единственный способ овладеть ею, и так было всегда.

Она протянула руку и нажала на кнопку, чтобы поднять кожаную панель, отделявшую их от водителя. Затем обернулась к Майклу.

— Я была не права, — произнесла она без злости, но и без мольбы в голосе. — Ты любил Эрона. Ты любишь меня. Ты любишь Мону. Я была не права

— Тебе нет нужды разбираться в этом, — ответил он. Ему тяжело было смотреть ей в глаза, но он решил для себя, что сделает это, чтобы успокоиться и перестать ощущать себя обиженным или отчаявшимся или таким, каким он был в эту минуту.

— Но есть нечто такое, что ты должен понять, — сказала она. — Я не собираюсь быть доброй и законопослушной по отношению к тем, кто убил Эрона Я не собираюсь отчитываться ни перед кем в том, что делаю, — в том числе и перед тобой, Майкл

Он засмеялся. Он глядел в ее большие холодные серые глаза и думал «Что чувствуют ее пациенты, глядя на нее, перед тем как начинает действовать анестезия?»

— Я знаю это, милая, — сказал он. — Когда мы приедем туда, когда встретимся с Юрием, я хочу узнать все, что известно ему, я хочу быть там вместе с вами. Я не говорю, что обладаю такими же возможностями или вашим хладнокровием, но хотел бы быть там с вами.

Она кивнула.

— Кто знает, Роуан, — продолжал он. — Быть может, вы найдете какое-нибудь дело и для меня. — Ярость прорывается наружу. Уже поздно пытаться спрятать ее поглубже. Он знает, что краснеет, и отворачивается.

Когда она заговорила на этот раз, это был ее тайный голос, которым она говорила только с ним, а в последние месяцы этот голос приобрел новую глубину, и тембр его изменился.

— Майкл, я люблю тебя. Но я знаю, что ты добрый человек. А я, с некоторых пор, уже не добрая женщина.

— Роуан, ведь ты так не думаешь.

— Нет, я думаю именно так. Ведь я была с гоблинами, Майкл, я была там, во внутреннем круге.

— Но ты вернулась назад, — возразил он, снова глядя ей в глаза, стараясь справиться с теми чувствами, которые готовы были в нем взорваться. — Ты снова Роуан, и ты здесь, и есть другие чувства — не только месть, — ради которых стоит жить.

Разве это было не так? Он не пытался нарушить ее полубессознательное состояние. Только гибель Эрона сотворила это чудо, возвратив ее к жизни.

Если он не подумает быстро о чем-нибудь другом, он снова может утратить самообладание. Боль столь велика, что он может опять лишиться способности контролировать себя.

— Майкл, я люблю тебя. Я очень люблю тебя. И знаю, что ты страдаешь. Не думай, что я этого не понимаю, Майкл.

Он кивнул. Настолько он мог ей поверить, но, быть может, он лгал им обоим.

— Но не думай, что ты понимаешь, каково быть такой женщиной, как я. Я была там уже при рождении, я была матерью. Я была причиной; можно сказать, что я была ключевым инструментом. И я поплатилась за это. Я платила, и платила, и платила. Теперь я уже не та. Я люблю тебя так же, как любила всегда. Любовь к тебе никогда не вызывала во мне сомнений. Но я уже не та, и не могу быть прежней — и я знала это, когда сидела там, в саду, не способная отвечать на твои вопросы или взглянуть на тебя и обнять. Я знаю об этом. И все же я любила тебя. И я люблю тебя теперь. Ты понимаешь, что я говорю?

И снова он кивнул.

— Ты хочешь сделать мне больно, я знаю, ты хочешь, — сказала она.

— Нет, не сделать тебе больно. Не то. Не оскорбить тебя, только… сорвать эту твою маленькую шелковую юбку и, может быть, сорвать этот блейзер, так великолепно сидящий на тебе, и дать тебе понять, что я здесь, я — Майкл! Это постыдный поступок, мерзостный, не так ли? То, что я хочу владеть тобой единственным способом, которым умею, потому что ты не допускаешь меня, покинула меня, ты…

Он остановился. Такое иногда случалось с ним и прежде, когда в разгар нарастающего всплеска ярости он осознавал всю бесплодность того, что говорил и делал. Он увидел бессмысленность своего гнева и осознал в этот момент высшего просветления, что больше так жить не может, что если это будет продолжаться, то не приведет ни к чему, кроме его собственного страдания.

Он сидел тихо и понимал, что приступ ярости покидает его. Он чувствовал, как расслабляется тело и его охватывает почти полное опустошение. Он откинулся на спинку сиденья и снова взглянул на Роуан.

Она так и не отвернулась от него. Она не выглядела ни испуганной, ни печальной. Он задумался, было ли ей в глубине души скучно и не хотелось ли ей, чтобы он остался дома, в безопасности, в то время как она сама будет планировать дальнейшие шаги предстоящей борьбы.

Отгони от себя все эти мысли, человек, потому что если ты этого не сделаешь, то никогда впредь не сможешь полюбить ее снова.

А он любил ее. И в этом никогда не возникало даже ни капли сомнения. Он любил ее силу, ее хладнокровие. Так было и в ее доме в Тайбуроне, когда они впервые совершили это под голыми балками крыши, когда они говорили и говорили, не умолкая ни на минуту, не подозревая о том, что вся их дальнейшая жизнь будет постоянным движением навстречу друг другу.

Он потянулся к ней и коснулся ее щеки, вполне сознавая, что выражение ее лица отнюдь не изменилось, что она полностью владела собой, как это было всегда

— Я действительно люблю тебя! — прошептал он.

— Знаю, — ответила она. Он едва слышно рассмеялся.