Георгий Старков - Тихий холм Страница 41

- Ну папа!

Хизер энергично подошла к креслу, чтобы потрогать отца за плечи, но вдруг вскрикнула и зажала рот ладонью. Картины, развешанные на стенах, качнулись, словно по квартире пронёсся порыв ветра.

Под креслом у ног отца на круглом разноцветном коврике расплылась большая кровавая лужа.

глава 24

Как только Хизер входит в квартиру, она чувствует в воздухе удушливый запах копоти и дыма. На мгновение её охватывает паника: пожар! Она знает, что огнетушитель валяется за ванной, знает, как им воспользоваться, но не спешит доставать красный баллон. Потому что, несмотря на запах, огня нигде не видно. Не слышен треск пламени, пожирающей вещи. Хизер быстро оглядывает плиту, тостер, телевизор... Всё не то. Наконец её взгляд останавливается на двери отцовского кабинета. Из-за приоткрытой двери вырывается тонкая струйка сизого дыма. Уронив пакет с купленными продуктами на пол, Хизер рвётся в кабинет. Сердце начинает биться учащённо. Может, отец ушёл по делам, забыв что-то выключить?

Но отец там. Он спокойно сидит на своём кресле, в глазах его пляшут красные искры. На столе рядом с неизменным «Ундервудом» стоит большая керамическая тарелка, а на ней – толстенная пачка исписанных листов. Языки пламени обхватили уже большую половину бумажной массы, превратив драгоценные слова, за которыми отец корпел день и ночь, в нечитаемый чёрный пепел. Хизер в ужасе смотрит на это зрелище, не в силах вымолвить ни слова.

Отец отрешён от всего мира; он даже не видит, как в комнату вошла дочь. Сидит и смотрит на то, как безвозвратно погибают результаты его трудов. На лице его не видно жалости или сожаления. Хизер боится его потревожить и поэтому стоит на месте. В полном молчании пролетает минута... ещё одна. Огонь сделал своё дело, теперь рукопись уже не рукопись, а горячая горстка праха, горой возвышающаяся на тарелке. Когда гаснет последнее синее пламя, отец, наконец, приходит в себя, вздрагивает, сбрасывая оцепенение, берёт тарелку на руку, встаёт и... видит Хизер у двери комнаты. Это приводит его в замешательство. Он останавливается и ставит посуду обратно на стол.

- Хизер... Я думал, ты придёшь попозже.

- Зачем ты это сделал, пап?

Хизер проходит в комнату и настежь открывает окно. Угарный газ стремительно покидает комнату, и дышать становится легче.

Отец смотрит на пепел, потом на «Ундервуд»:

- Это была плохая книга. Я решил, что её лучше не издавать.

Хизер понятия не имеет, что отец подразумевает под «плохой книгой». Она уверена, хоть и не читала, что все книги, выходящие из-под пера отца, одинаково прекрасны. Но если сам отец так считает, то значит, эта книга действительно не удалась. Хотя, наверное, жалко вот так просто предавать всё огню... Она снова всматривается в лицо отца, надеясь найти там сожаление о содеянном, но видит лишь смущение.

- Понятно, - говорит она. – Только в следующий раз обязательно открывай окно заранее, о’кей? Дышать невозможно.

- Разумеется! – с энтузиазмом соглашается отец; лицо его светлеет. Хизер видит, что он испытывает огромное облегчение, и недоумевает: почему отец так волнуется? Неужели он думал, что она рассердится на него из-за сожжённой рукописи? Конечно, жалко, но книгу пишет отец, и что с ним делать, решать тоже ему. Странно.

Хизер поднимает со стола посуду с сожжённой книгой. Ого, тяжёленькая.

- Я брошу это в мусор.

На секунду отец напрягается, потом кивает:

- Конечно. Спасибо.

Хизер несёт тарелку на кухню, где стоит мусорное ведро, преодолевая по дороге желание заглянуть в жалкие останки некогда увесистой пачки. Но когда она накреняет тарелку над ведром и пепел уже начинает соскальзывать вниз, любопытство берёт верх – она извлекает из-под слоя пепла ещё тёплый обгорелый обрывок бумаги. Большинство слов на листе закопчено до полного размытия, и отчётливо видно только одно имя: «Лиза Га...». Наверное, главная героиня, безразлично думает Хизер и осторожно высыпает всё содержимое тарелки в ведро.

Красная дымка вернулась. На этот раз больно не было, и это было страшнее всего. Дымка висела перед глазами Хизер тончайшей газовой тканью, облегала паутиной стены и вещи. Даже кресло, на котором лежало бездыханное тело отца, отливало розовым в её кровавом сиянии. Хизер без сил сделала два шага в сторону отца. Голова его лежала на груди, залитой кровью. На левой стороне рубашки зияла глубокая рана, вокруг которой спеклась кровь. Убийца напал во сне, не дав ему шанса защититься. Отец даже не успел проснуться и заглянуть в глаза тому, кто лишал его жизни...

И снова Хизер показалось, что отец чуть шевельнулся на своём кресле. В душу закралась безумная надежда – может быть, ещё не поздно, ещё не всё... Упав на колени перед креслом, она судорожно коснулась руки отца. Ледяной холод проник через пальцы в самое сердце, замораживая кровь. Нет...

Хизер застонала и уронила голову на ноги отца.

Как... как это так?

Слёзы душили её, но не хотели выступать на глаза. Они оставались внутри, обжигая невыносимой горечью. Хизер вдруг подумала, что она сейчас сойдёт с ума или умрёт. Одно из двух. Она попыталась закричать, не смогла. Крик тоже застревал глубоко в горле, даже не рождаясь. Единственное, что сейчас было ей под силу – это стоять на коленях перед креслом, обнимая тело отца.

Решётки рухнули, сломленные болью, и в темницу девушки, заточённой в дальнем уголке подсознания, хлынул яркий свет. Та, кого звали Алессой, скребла по сгнившим прутьям, выбивая себе путь наружу. В мгновение ока она вырвалась наружу, заполонила разум и слилась с Хизер, подчиняя её волю себе – своей ненависти и своим бесконечным страданиям. Но Хизер этого не знала.

Часы на стене невозмутимо отсчитывали секунды, минуты и часы. Хизер их не слышала. Из-за стёкол окна в комнату заглядывала печальная луна, обезображенная чёрными пятнами. Хизер её не видела. Она имела право быть со своим отцом, который ушёл от неё. Она имела право содрогаться в безмолвном плаче, разрывающем душу. Она имела право уйти в забытье, ставшее для неё единственным спасением – в забытье, которое могло длиться вечно...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.СОЖЖЁННАЯ КНИГА

Я вижу его.

Я вижу его днём и ночью, во сне и наяву. Я вижу его, когда выношу мусор из квартиры или когда лежу поздней ночью на кровати, уставившись в потолок. Я вижу его в солнечных бликах, отражающихся со стен, в каплях осеннего ливня и в безмятежно спящем лице моей девочки. Я хочу его забыть, но не могу. Он всё время со мной, ходит по пятам невидимым призраком, готовый в любой момент всадить нож в спину. Сколько раз я оборачивался в животном ужасе, уверенный – вот оно – и ничего не видел... Но я знаю: он где-то близко.