Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 1 Страница 41

— Придется самой рвать пуповину, — деловито, точно врач, принимающий роды в полевых условиях, сообщил Мореход. — Пока ты это сделать не готова. Давай, иди завтракать.

— Мы же только что отобедали, — возмущенно зашипела Катя. — Мы сюда дело делать пришли или жрать?

— Ну как знаешь, — равнодушно пожал широкими плечами катин проводник, а может, поводырь. — Можем приступать не пожравши. — И он поманил Катерину к балконной двери.

Вот только за дверью оказался не балкон, а штука совершенно немыслимая для обычного многоквартирного дома — открытая галерея, ведущая от башни-бастиона к центральному корпусу. Галерея была не столько старинная, сколько старая, с выкрошившимися столбиками балюстрады, вся какими-то буграми и ямами, не приспособленная для романтических встреч и прогулок.

В реальном мире, отчего-то злорадно подумала Катя, галереи на высотках, скорее всего, закрыты навсегда — из соображений не то экономии, не то безопасности. Однако здесь, высоко-высоко над зимней Москвой, можно было стоять, облокотившись на перила, и слушать, как рев машин и вой ветра переплавляются в гул прибоя, в шуршание морского песка, в песню дюн и скал.

— Почему я тут, а не на каких-нибудь Багамах? — изумленно пробормотала Катерина, обращаясь скорее к Кэт, чем к Мореходу. — Целыми днями только и слышишь: Провиденс то, Провиденс се. А заберешься в подсознание — никакого Провиденса, одна квартира в высотке и хроническая беременность, получите-распишитесь. Я что, лучшего не заслужила? — последняя фраза вышла совсем уж жалкой. Но Катя решила дать себе волю. Если не здесь и не сейчас, то где и когда, спрашивается?

Мореход стоял и смотрел на Катерину, иронически заломив бровь. Катя вдруг почувствовала, как стылый камень у нее под ногами становится теплым, даже горячим, словно огромная ладонь, а черные, мертвые трещины светятся нежным, розовым светом, будто внутри здания занимается рассвет.

— Мы что, на вулкане? — прошептала Катерина, припомнив тот самый миг, когда под ногами Беленуса и Теанны разверзлась земля и оба они рухнули в магму, казавшуюся совсем нестрашной — до того самого момента, как земная утроба мягко всколыхнулась под катиными ногами, словно толкнулся ножками огромный младенец.

— Мама… — послышался голос, заглушенный слоями камня, стонами поднебесных ветров, вздохами городского прибоя, — …мама, выпусти меня…

— Витенька, — одними губами произнесла Катя, — я не могу… не умею.

— Учись! — точно хлыстом, ожег ее Мореход.

Катерина с криком схватилась за предплечье, на коже вздулся багровый, огненно-болезненный рубец. Ах ты мерзавец! — с ненавистью подумала Катя и взвилась в воздух, без разбега, словно птица, бросающаяся со скалы.

И сразу стало легче. Птицы ведь не бывают беременными. Воздух оказался тугим и упругим, как волна, он подхватил Катерину под брюхо, расправил ей крылья, распушил хвост. Катя мстительно клюнула ненавистного Морехода в темечко острым, будто кинжал, клювом, огромный котяра Тайгерм зашипел на нее, отмахиваясь когтистыми лапами — но Катерину было уже не достать, она слилась с восходящими потоками воздуха и понеслась над рекой и жиденькими столичными перелесками вдаль, к обжитому пространству Девичьего поля.

Лететь было трудно и холодно. Из своих снов Катя знала: воздух похож на быструю реку с водоворотами, швыряющими тело то вверх, то вниз, а во время полета лучше не смотреть вниз, на пустоту, разделяющую тебя и жесткую, поджидающую землю, надо глядеть вперед, на далекий горизонт, на тучи, ослепительно-белые поверху и грязно-серые с исподу. Тогда будет не так страшно и не забудешь, что умеешь летать. По бликующей анаконде реки в редких чешуйках льдин Катерина понимала, где она: вот унылый Нескучный сад; вот башни Новодевичьего и незамерзающий пруд рядом, сверху похожий на лужу у дороги; вот сквозные выгнутые луки мостов; таинственный, заглохший университетский парк, давным-давно превратившийся в лес; донжон Главного здания МГУ, где, согласно городским легендам, вьют гнезда гордые соколы-сапсаны.

Катю несло прямо на огромный погребальный венок на шпиле Университета. На нем-то я и отдохну, решила она. Всегда мечтала поглядеть вблизи на обшарпанное тулово звезды, венчающей высотку.

Кто-то поджидал ее среди огромных, в человеческий рост, листьев, точно притаившаяся в кроне дриада. Катерина растопырила крылья и напрягла лапы, тормозя и снижаясь. Конечно, Апрель. Кто бы сомневался.

— Ну как? — бесстрашно фланируя взад-вперед по обледенелой металлической ветви, поинтересовалась богиня безумия. — Полетала? Понравилось?

— Холодно, — хмуро каркнула Катя. — Ты зачем здесь торчишь?

— А где мне еще быть? — удивилась Апрель. — Я всегда там, где у тебя съезжает крыша.

— У меня съезжает крыша? — буркнула Катерина. — Ты меня ни с кем не перепутала?

— Что ты! — радостно отмахнулась богиня безумия. — Прекраснейшим образом съезжает. Прямо нарадоваться не могу. Эй, Викто́р, как ты?

Ишь, недовольно подумала Катя, не Витя, не Витька — Викто́р. Подлиза.

И в ужасе уцепилась руками за торчащие отовсюду штыри антенн. Крыльев больше не было. Не было вороньих перьев и вороньего бесстрашия. Она стояла там, куда без альпинистского снаряжения не забирался еще ни один человек — в паре метров над горизонтальным лучом звезды. И в двухстах тридцати пяти метрах над уровнем земли. Я никогда отсюда не слезу, безнадежно констатировала Катерина. Так и истлею здесь, впившись в металл скрюченными, окостеневшими пальцами. И однажды ремонтники обнаружат мой скелет, приникший к железным прутьям в смертном объятии…

— Мам, спускайся, — прозвучало изнутри. — Что ты все время боишься, прямо как маленькая?

— Сейчас, сейчас, — задыхаясь, пробормотала Катя, повисая на руках над крохотной, ненадежной поверхностью луча. — Сейчас, бесстрашный мой. Руководитель, блин. Инструктор…

Ладони соскользнули и Катерина, больно ударившись сразу всеми коленями, ладонями, локтями, упала на четвереньки внутрь огороженной, словно клетка, площадки.

— А теперь, — заговорщицки подмигнула Апрель, неведомо как оказавшаяся рядом, — будем рожать.

— Здесь?!! — хрипло выдохнула Катя.

— Конечно, здесь! — снова чему-то обрадовалась богиня безумия. — Самое подходящее место!

Катерина обреченно закрыла глаза.

Что она сделала не так? Почему она болтается в небесной клетке, под глумливый хохот ветра, будто преступница какая? Почему все распоряжаются ею и сыном, точно домашними животными — возьмем с собой, отдадим в передержку, выгоним на улицу, повяжем, привьем, кастрируем?