Сакс Ромер - Зеленые глаза Баст Страница 41

Я совершенно не понимал, зачем мой друг распространил это известие, но ожидал увидеться с ним чуть позже и получить объяснение его новой тактики.

Много часов утекло с тех пор, как автомобиль помчал меня в Лондон, оставляя позади ночное зарево пожара в Белл-Хаусе и чернеющие на огненном фоне ели вокруг таинственной цитадели доктора Дамара Грифа. Я знал, как рассчитывал Гаттон на тщательный обыск жилища евразийца: было невозможно забыть ярость инспектора при виде поднявшихся над вершинами деревьев языков пламени, возвестивших крах его планов.

Пожар послужил хитрому полукровке завесой для побега. Все силы были брошены на поимку Грифа. Гаттон, вдохновляясь неведомыми надеждами, устремился к горящему Белл-Хаусу; тем временем я в компании сержанта Блайза (по-видимому, виновника фиаско) на полицейской машине преследовал доктора.

Невзирая на принятые меры, беглецу удалось скрыться, и мы с Блайзом добрались до Лондона, ни разу не увидев автомобиль Дамара Грифа.

Утро не принесло никаких новостей; я сгорал от любопытства, но на время потерял всякую связь с Гаттоном. Наконец, в первом часу дня, я получил телеграмму:

Попытайтесь убедить сэра Эрика прийти к вам сегодня в восемь. Встречу его у вас. Гаттон

Я был рад делать что угодно, лишь бы не сидеть на месте, и тут же направился в апартаменты Каверли. Дома его не оказалось. Оставив ему записку, я поспешил в квартиру Изобель, надеясь найти его там. Но и здесь Эрика не было; оставалось лишь надеяться, что домой он вернется достаточно рано и успеет вовремя явиться ко мне. В том, что у Гаттона имелся веский повод для встречи, я не сомневался.

Мы с инспектором сошлись на мысли, что доктор Да-мар Гриф являлся соучастником убийства сэра Маркуса, если не самолично расправился с ним. Во всяком случае, доктор показал зубы: в первый раз, когда велел слуге-ну-бийцу напасть на меня; во второй, когда выпустил газовый снаряд (теперь мы это точно знали) с башни Фрайарз-Пар-ка в мою комнату в «Эбби-Инн». Он возненавидел меня и явно считал, что пока я жив, его существованию будет грозить опасность.

Его отношение ко мне могло быть объяснено двумя причинами: либо я в своем расследовании близко подошел к раскрытию тайны, либо загадочная соратница доктора, обладательница зеленых глаз, так заинтересовалась мной, что могла, по мнению евразийца, рано или поздно выдать преступников. Мне было ясно, что эти странные обитатели Аппер-Кросслиз и являлись преступниками, которых разыскивал Новый Скотланд-Ярд, но связать их опасную деятельность с расследуемым убийством по-прежнему представлялось затруднительным.

Трудно было предположить, что сэра Эрика, нового баронета, доктора и его предполагаемую спутницу связывали какие-то отношения; с другой стороны, ничто не доказывало, что подобных отношений не могло быть.

Мне безумно хотелось утешить Изобель, ни днем, ни ночью не находившую себе места и пребывавшую в жутком беспокойстве; но пусть я сам был убежден, что Каверли непричастен к убийству, я не мог, положа руку на сердце, сказать ей, что его невиновность доказана и он чист перед законом.

— Если бы только он отступился и прервал свое нелепое молчание, — вдруг произнесла Изобель. — Это, конечно, сразу рассеяло бы смехотворные подозрения некоторых лиц. Но каждый его шаг после той ночной трагедии лишь усиливает недоверие к нему.

Она сидела на диване и смотрела на меня, сцепив руки на коленях.

— Вы говорите о каких-то новых его поступках, о чем-то, что мне неизвестно? — спросил я.

Она медленно кивнула и сказала:

— Да, но расскажу вам по секрету, инспектор Гаттон не должен ничего узнать.

— Пожалуйста, продолжайте. Вы ведь не думаете, что у меня есть иные цели, кроме оправдания Каверли в глазах полиции и общественности? — сказал я.

— Ну хорошо, — запинаясь, произнесла она. — Вчера вечером Эрик передал мне копию заявления, которое, как он заверил, снимет с него все подозрения. Но при этом он поставил невероятное условие.

— Какое? — с интересом спросил я.

— Заявление можно будет предъявить только в случае наихудшего развития событий!

— О чем вы? Например, если его станут судить за убийство?

Изобель кивнула.

— По-моему, так, — грустно подтвердила она. — Вам тоже это кажется безумием?

— Совершенным! — согласился я. — Если он в состоянии обеспечить себе алиби, почему бы не представить его сейчас, покончив с этим неприглядным делом?

— Именно так я ему и сказала, но он был непреклонен, к тому же ужасно разозлился и разволновался. Я побоялась давить на него, поэтому, конечно… — она разочарованно пожала плечами.

Не эгоистическая ли радость овладела мной, когда я заметил, что Изобель говорит о Каверли, едва сдерживая раздражение? Думаю, так и было и, вероятно, оправдания мне нет. Я открыто пишу о своих чувствах, стремясь быть честным как с собой, так и с другими. Тем не менее, в самом ближайшем будущем мне пришлось пожалеть о том, что я в этот момент испытывал к Каверли. Но откуда было мне знать, в простительной для человека слепоте душевной, что его невиновность вскоре будет явлена миру иным образом и не потребует обнародования документа, который он с таким необычным условием доверил Изобель?

За исключением телеграммы, я ничего не слышал от Гаттона и мог лишь предполагать, что на пожарище Белл-Хауса он не нашел ничего достаточно важного. Без сомнения, он оповещал о своих действиях Скотланд-Ярд, но до сих пор его открытия не привели ни к каким арестам, что говорило само за себя.

Последняя моя статья для «Планеты» скорее напоминала сбивчивое эссе, чем новостное сообщение, хотя я и постарался оживить рассуждения подобием отчета о расследовании в Аппер-Кросслиз. Стоило мне занести перо над бумагой, как я осознал, что описание своеобразной атмосферы, царящей в неестественно пустынной деревне, с трудом укладывалось в привычную газетную заметку. Вдобавок, по просьбе Гаттона, я с большой осмотрительностью вдавался в подробности двух покушений на мою жизнь, предпринятых смуглокожим доктором.

Как я успел упомянуть, мольба в глазах Изобель глубоко ранила меня, но я мало что мог предложить в утешение. В этих обстоятельствах, думаю, меня несомненно поймут, когда я скажу, что в конце концов покинул ее дом со странным чувством облегчения. Мечтать о праве осушить женские слезы так, как это может сделать лишь возлюбленный, и подозревать, что эта сладкая привилегия могла быть некогда дарована вам при первой же просьбе — пытка, какую не вынесет ни одно сердце.

Нетерпеливо ожидая вестей от Гаттона, я отправился в сначала в редакцию «Планеты», затем пообедал в клубе и вернулся обратно. Так ничего и не узнав, я собрался домой. Когда я, проходя по главной улице сросшейся с городом деревни, миновал полицейскую караулку, в которой (если говорить о моей роли в этой истории) разыгрались первые сцены драмы, перед моим мысленным взором вдруг промелькнули все странные и трагические события, что обрушились на меня в столь краткий срок.