Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 2 Страница 41

— Да ты святая, Катерина. Святая Екатерина, христова невеста и чертова заучка, — усмехается тень в тени, почти невидимая в углу кельи. Но этот голос Катя узнает даже будучи в коме.

— Велиар, — произносит она церемонно — так, словно аколит дьявола явился к ней на аудиенцию, сейчас будет целовать перстень и присягать на верность.

— Твое святейшество, — не менее церемонно, несмотря на амикошонство, отвечает Агриэль. Это действительно похоже на аудиенцию. Скажем, с патриархом конкурирующей церкви. Или с главой мирового терроризма. Дипломатичное, хладнокровное кружение противников перед первым ударом.

Второй князь ада выходит из тьмы, вечно лежащей в углах комнаты, показушно простой и нищенски бедной по сравнению с общей роскошью папского дворца: кровать без всяких там балдахинов, небольшой коврик, пара кресел… Обстановка из прошлой Катиной жизни, воспоминание о скромной двушке в Филях. И неплохой политический ход: смотрите, миряне, сколь аскетичен и нетребователен ваш понтифик! Он живет одной жизнью с вами! Даром, что убогая келейка расположена в самом сердце здания, набитого сокровищами по самую крышу.

Белиал опускается на колено и вдруг сильно, до боли стискивает Катину щиколотку над ободком папской туфли. Катерина непроизвольно напрягает ногу, чувствует, как мелко подрагивает сухожилие. Глаза владыки ада сияют, точно переливчатый лазурит.

— Что ты решила? — спрашивает он угрожающе, сжимая пальцы. Кате на мгновение кажется: если Велиару не понравится ответ, он опрокинет ее на пол и задушит, будто куренка. — Будешь врать дальше или выползешь наконец из шкафа?

— А что греховней? — тянет время папесса. — Разрушить их иллюзии, начать смуту и утопить страну в крови — или даровать им фальшивое отпущение грехов, не имеющее силы? Что скажешь, отправить их души в ад?

Хватка сразу слабеет:

— Умная девочка. Настоящая дьяволица, — с наслаждением произносит демон вероломства. — Хейлель в тебе не ошибся. Он умеет читать в самой глубине душ.

В самой глубине не умеет, улыбается Катя про себя. Я ведь не верю в бога. И в прощение грехов. И в жизнь вечную. Зато я верю в веру. В то, что отсутствие боли и ярости при мысли об опороченной святыне — оно лучше любых индульгенций. Покой на душе стоит любых тайн, будоражащих воображение, и вскипающих кровавой пеной истин. Пусть День всех святых пройдет мирно. А после… после будет видно.

— Ну вот, стоит мне отвернуться — и ты уже подкатываешь к Саграде, — хмуро шутит камерленго, входя в келью без стука.

— Mazza che culo ce' hai![104] — грубовато парирует Велиар, не поднимаясь с колен. И смотрит снизу вверх с нечитаемым выражением в синих, словно согдианская лазурь, глазах.

Наслаждаясь этой похвалой, Катерина чувствует себя наркоманкой, подсевшей на комплименты. Да, она задница. Но задница, обладание которой вызывает зависть. Кате нужно, нужно немного веры в себя, чтобы выйти, наконец, к толпе и накормить огромного, вечно голодного зверя — веру народную в святую церковь.

В базилике Сан-Пьетро, как всегда, неуютно. Собор, в котором невозможно остаться человеком, потому что великаны кругом, мускулистые белые великаны, огромные телом и духом. Идешь по нефу, как сквозь строй, а они держат в руках кресты и копья, символы ударного мученичества, смотрят с жалостью и насмешкой: мы себя делу целиком отдали, до чудотворных гвоздей, извлеченных из нашей плоти, до последней косточки в мощах — а ты? Ну-тка, покажи, на что ты способна, лжевладычица престола, нами созданного. И кажется, будто глаза их презрительно сужаются при взгляде на папессу. Наверное, у нее синдром Стендаля.[105] Хотя собор святого Петра скорее пугает, чем восхищает. Наваливается всей своей бело-золотой пышностью, словно китовой тушей, давит, расплющивает, изничтожает.

И только маленькая Пьета, чужая здесь, неуместная среди пафосных мраморных истуканов, сочувственно провожает глазами фигурку в праздничном облачении: держись, милая. Ради жизни, которую носишь в себе, держись. Смирись со своей участью и с участью своего ребенка. Оплачь себя и его заранее. И прости тех, кто станет вас убивать, когда судьба придет за вами обоими. Белый плоский крест над ее головой — как дамоклов меч.

На смирение у Катерины гордыни не хватит. Обычной женщине трудно убедить себя, будто она действует по воле божьей и оттого непогрешима. Отсюда и сомнения, и страхи, и гордость. Не гордыня — гордость. Признак земной, а значит, низменной жизни. В горние выси с таким багажом не пускают. Через небесные врата, как через божественный металлодетектор, человеческое нутро не протащишь. Идючи к богу, избавься от себя, кем бы ты ни был — мытарем или фарисеем. Таков ты или не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи. И да будет господь милостив и возвысит унижающего себя.

Однако все мы в душе фарисеи, даже те, кто молится словами мытаря из евангельской притчи.[106] Папесса Иоанна делает все, чтобы Катя, наконец, ощутила сладкий вкус покорности воле божьей. Это то же самое, что покорность плотскому. Горячему. Запретному. Только тебе не дышат в шею, не шепчут непристойностей, не обещают рая на земле и не поселяют внутри тебя новую жизнь. Зато тебе даруют надежду — о, сколько угодно надежды! Отсюда и до смертного одра. И еще немного после. Тебе ведь не хватает именно надежды, правда?

Solemnitas, церковное торжество — тяжелое бремя, если ты дряхлый старик или беременная женщина. Катерина хватает ртом тяжелый, спертый воздух, напоенный миазмами веры, надежды и любви. Крепкий коктейль, что и говорить. Смешать, но не взбалтывать, иначе получите массовую истерию. От толпы верующих, тянущих руки в надежде прикоснуться к краю мантии, так и веет безумием. Ничего. Она продержится. Весь этот длинный, паршивый день. При одном условии: если человек, вырвавшийся из толпы и разметавший папскую свиту, точно бумажные фигурки, созданные мастером оригами — так вот, если этот человек не ударит ее ножом в живот. Ножом, который, будто сверкающая бабочка, разворачивает крылья в его правой руке.

Есть люди, которые словно прекрасно оформленные книги. Стыдно заставлять их пылиться на полке, но стоит заглянуть под переплет — и увидишь: внутри лишь глупая бессмысленная ложь.

Демоны отличаются от них тем, что ложь в них — умная, полная смысла, огня и ловушек. Кэт понимала, что попалась в силок, всего раз давши слабину. Она позволила себе позаботиться о ком-то еще. Позволила себе не быть тем, кто выживает любой ценой, жертвуя всем и всеми во имя своей выгоды. Перестала быть пираткой и шлюхой, стала кем-то другим, незнакомым, слабым, открытым. Всего на миг — сказав, что пойдет к черту на рога за отцом своего ребенка. Ненужного ребенка, нежеланного, проклятого в миг зачатия. В этом не было любви, но было слишком много души и совсем мало расчета. Катастрофа…