Татьяна Форш - Цыганское проклятье Страница 42

– Павел, я исповедаться хочу. Душу облегчить.

Марья огляделась. Иконы смотрели со стен с укоризной, словно знали о ее мыслях. Казалось, что они что-то шепчут ей, обвиняют.

Преподаватели говорили Марии, что никакого Бога нет, и на все воля человека, а не инфернальных высших сил. А она украдкой разговаривала с ангелами. Не зная ни одной молитвы, просила за папеньку, когда того волки в лесу погрызли, и за матушку, чтобы ей на том свете было хорошо.

– А Силантий Матвеевич почему не приехал?

– Задержался. – Ей совсем не хотелось разговаривать об отце и о том, что произошло. Лишь бы поскорее все это закончилось.

– Не мое это дело, но вы бледны, и глаза покраснели. Что-то случилось? Мне можно рассказать все.

– Для этого я и пришла! – вспылила Марья, но ей тут же стало стыдно. На Павла злиться грешно.

Тот словно прочитал ее мысли и, не отводя глаз, произнес:

– Исповедь нужна грешникам, а не влюбленному сердцу.

Марья вздрогнула. Слова Павла прожгли молнией.

– Откуда… Как вы догадались? Я ведь ничего не сказала.

– Не всегда нужны слова, Мария. Пойдемте. – Он указал рукой на едва заметную дверцу.

Павел провел ее в небольшую комнатку. Здесь было чисто, светло и пахло свежим деревом. Он усадил Марью за стол и вскоре поставил перед ней чашку с ароматным чаем. Только сейчас Марья почувствовала, как сильно замерзла. Ее била дрожь, хотя на дворе конец июля. Девушка обхватила руками горячую чашку и сделала большой глоток. Напиток обжег горло.

– Аккуратнее, чай горячий.

Марья всхлипнула, выпила чай и заговорила. Павел слушал внимательно. Ни разу не перебил, лишь кивал в такт рассказу.

– Не нужно было уходить, – сказал он, когда Марья выплеснула на него свою боль, неуверенность и надежду. – Вы ведь не разобрались толком. Может, батюшка ваш вовсе и не о свадьбе беседы вел. С чего вы это решили?

– Мне Евгений сказал! – всхлипнув, выпалила Мария и снова замолчала, понимая, насколько глупо и опрометчиво поступила. И как же теперь все исправить? Папенька будет гневаться, она ведь даже записки ему не оставила. И ожерелье подаренное выбросила. Что же теперь будет? – Мне обратно нужно! К папеньке! На коленях прощения просить стану! Что же я натворила-то? Ведь даже к пруду хотела пойти, чтобы утопиться, и на исповедь к вам пришла поэтому.

– Нет греха страшнее, чем жизнь, Богом подаренную, забрать. – Павел нахмурился, перекрестился и прошептал слова из молитвы. – А когда человек сам себя убивает, грех в сто крат тяжелее.

После этих слов Марья, не в силах сдержать слез, кинулась к Павлу:

– Простите меня! Как грех мыслей этих с себя смыть? Как папеньке в глаза теперь смотреть? Как ему меня дочерью после всего называть?

– Да полно вам, Мария Силантьевна. Подумаешь, с бала сбежала, эка невидаль. А с батюшкой вашим я сам побеседую. А вам книжицу одну дам почитать. Сейчас ступайте в дом да спать ложитесь, а я стану генерала дожидаться. – Павел говорил спокойно, словно и не было тяжелого разговора.

Марья кивнула, утерла слезы и вышла из кельи.

В ту же ночь она слегла в горячке. Служанки не успевали менять на ее лбу повязки. Она почти не приходила в себя. Металась в бреду. Перед глазами вставали лица. Сначала маменька. Потом бабушка, которую держал под руку Евгений Орлов. Молодой человек протягивал Марье золотое кольцо. Она надевала его на палец и только потом видела, что ободок изъеден ржавчиной. Евгений смеялся, а изо рта вырывался раздвоенный язык.

Генерал пришел уже перед рассветом. Он гладил Марью по голове и обещал, что все наладится, все обязательно будет хорошо. Вот только ей нужно поправиться.

Спустя несколько дней лихорадка спала. Марья очнулась, села и оглядела комнату. Она даже не сразу поняла, где находится. Последнее, что помнила, – разговор с Павлом. Взгляд остановился на отце, спящем в кресле подле ее постели.

Папенька! Наверное, он уже все знает! Какое изможденное у него лицо! Морщины стали глубже, вокруг глаз залегли темные тени, и седых волос стало больше.

Марья спустила на пол босые ноги и сделала несколько неуверенных шагов. Голова кружилась, во рту было сухо и горько.

Скрипнула половица.

Генерал открыл глаза:

– Марьюшка, ты очнулась! Радость ты моя! Как же ты напугала меня, доченька.

Он вскочил на ноги, бросился к ней и заключил в объятия.

– Папенька, простите меня, ради всего святого! – Она попыталась встать на колени, но Русалов ей не позволил. Взял дочь на руки и уложил обратно в постель. Но Марья вскочила и потребовала выслушать ее. – Я не могла на балу находиться. Не хочу я замуж за Евгения! Папенька, я чуть не сделала большую глупость. Простите меня!

– Павел все мне рассказал, Марьюшка. Это ты меня прости. Не волнуйся, Орловы больше не переступят порога нашего дома. Как ты могла подумать, что я ему тебя отдам? Если твоей бабке так хочется, то пусть сама за него замуж выходит.

– У нее дед есть. – Марья рассмеялась.

– Значит, пусть усыновит этого хлыща.

Марья посмотрела на отца с благодарностью и обняла.

– А что вам Павел рассказал, папенька?

– Так все рассказал, золотце. Как ты с бала вернулась раньше времени, про то, что Евгений к тебе приставал и ты не смогла этого вынести. А что меня не предупредила, так испугалась, что гневаться стану. Но разве ж я могу на тебя злиться? Я больше жизни тебя люблю. Не было бы тебя, и меня бы не стало. Так и знай.

Марья улыбнулась. Значит, папенька не знает про встреченного на балу незнакомца и про ожерелье не знает. А самое главное, что про ее мысли дурные не узнал и не узнает никогда.

После выздоровления Марья часто стала бывать в построенной отцом церкви. Павел встречал ее с радостью. Учил молитвам, рассказывал о житиях святых и иконах.

Она просила оставлять ее одну. Говорила, что так чувствует себя ближе к Богу, но на самом деле не хотела, чтобы хоть кто-то знал, о ком она молится.

– Алешенька, родный мой. Доведется ли нам когда-нибудь встретиться? Что же я натворила? Сама счастье оттолкнула.