Дмитрий Суслин - Больница скорой помощи Страница 42

Словно кто-то вздохнул.

Сергей вздрогнул. Он почувствовал непреодолимое желание войти в этот треугольник, потому что до него наконец-то дошло, что это не треугольник, а вход куда-то. Он даже сделал шаг, но не тронулся с места. Снова раздался вздох. Сергей преодолел страх и сделал этот шаг. Но тут же стена отъехала от него на тоже расстояние. Он сделал еще шаг. Все повторилось заново.

Его не пускали туда.

Последний раз раздался вздох, Сергея окатило еще одной волной тепловатого воздуха, и все исчезло.

…Он стоял в больничном коридоре, у ног его лежал три свечных огарка, и не знал, радоваться ему или огорчаться. С одной стороны у него не получилось то, что он хотел. Но сказать, что у него вообще ничего не вышло, тоже было нельзя. Сергей обнаружил, что все еще стоит на коленях, и подумал, что, наверное, представляет собой нелепое зрелище со стороны: растрепанный, перепачканный мелом, в белом халате поверх черной кожаной куртки. Он усмехнулся при этой мысли.

Неужели ему не все равно?

Да и кто его сейчас видит?

Рядом никого не было. Он знал это. Он чувствовал это.

Словно видел сквозь стены. Не было тут рядом никого.

Сергей встал с колен и почувствовал невероятную усталость. Словно мешки грузил, или как бывало, после целой ночи работы над курсовой. Сделав несколько шагов, он вынужден был опереться на стену. Ноги не держали его. Они подгибались и дико болели при каждом шаге. Все тело налилось свинцом. Молодой человек начал задыхаться. Голова закружилась, и он потерял сознание.

Когда он пришел в себя и посмотрел на часы, было уже около шести. Для больницы это время подъема. По коридорам шаркали шаги медперсонала. Сергей понял, что ему надо убираться отсюда. Он встал и проверил свое состояние. Усталость еще слегка чувствовалась, но двигаться можно было вполне свободно. Во всяком случае, при похмелье, он чувствует себя гораздо хуже.

Уход из больницы был больше похож на бегство. На ходу, снимая халат, Сергей быстро шел по лабиринту больничных коридоров, безошибочным чутьем стремясь к выходу. По дороге он сталкивался с кем-то, но не обращал внимания, и шел дальше, не извиняясь. Ему казалось, что если он останется лишнюю минуту в этом здании, то с ним случится что-нибудь очень нехорошее.

Только на улице он вздохнул и почувствовал облегчение.

Впервые в голове возникли сомнения по поводу прошедшей ночи. Было ли это или нет, он не мог точно сказать. Слишком все было нереально. Слишком много фильмов ужасов посмотрел он за последние годы, когда в жизнь бурным потоком ворвалось видео. Все эти спецэффекты могли засесть в голове и при подобных обстоятельствах они могли просто всплыть в воспаленном сознании.

Сергей подумал, в который уже раз, что сходит с ума. Но потом он вспомнил, то состояние, в котором он был, когда творил заклинание. От воспоминания ему стало так хорошо, что сразу все плохие мысли улетучились сами собой. Он снова почувствовал всесилие супермена, которому чужды сомнения, страхи и прочие людские слабости…

ЧЕТВЕРТОЕ ПОСЕЩЕНИЕ

1

Маша лежала на кровати, повернувшись лицом к стене, и кусала губы от боли. Только что ей сделали укол, да так больно, что она даже вскрикнула.

– Чего орешь? – даже не грубо, а скорее равнодушно, словно удивляясь, сказала сестра.

Маша не стала отвечать, и чуть не плача поплелась в палату. Здесь было тихо. Она встретила сочувственный взгляд Лосевой и охнула, когда неосторожно легла прямо на то место, куда только что сделали укол. Теперь она лежала и молчала. Ей было до того тошно, а теперь вот еще этот укол, хоть плачь. Настроение было хуже некуда. Она с нетерпением ждала, когда явится муж, но того все не было. Маша начала волноваться. До чего ей было тоскливо и страшно, представить было трудно.

И не ей одной. Вся палата страдала вместе с ней. Даже шумная Танька Лосева, и та лежала на спине и смотрела в потолок злым взглядом. В этом же положении были и все остальные женщины. Только одна сидела у окна, на коленях у нее лежала Библия, и она бормотала молитвы, быстро, так что даже слов разобрать нельзя было. Всем было так тошно, что ее даже не обрывали. Ни у кого не было сил и желания на это. Творимые в тяжелой тишине молитвы еще больше омрачали настроение палаты, но опять же всех это устраивало. Казалось, что страдание облегчало душу и вселяло надежду.

Потому что это было страдание другого!

То, что во всегда шумной и полной разговоров и смеха палате поселилась дикая тоска, имело под собой весьма вескую причину. Вчера днем на УЗИ выяснилось, что у одной из беременных погиб плод. Это случилось на третьем месяце, и женщину сегодня утром вычистили и привезли в палату на каталке. Когда она через три часа пришла в себя после наркоза, то с ней случился сильнейший припадок. Она рыдала так громко, что было слышно наверно во всех отделениях. Естественно, что на остальных беременных этот случай не оказал ободряющего воздействия. Женщины лишний раз вспомнили, что дети имеют свойство умирать, еще не родившись, и тревога, которая и так не покидала их ни на час со дня зачатия, усилилась десятикратно. Ко всему прочему все были сильно злы на врачей. Женщины были уверены, что главная вина лежит на них.

В последние десятилетия врачи выделились в отдельную касту. Их государственный статус и твердые позиции в медицинском образовании привели к тому, что лет двадцать-пятнадцать назад в здравоохранение пошел мощный поток так называемых блатных, среди которых большинство шло на медицинские факультеты не по призванию и не по таланту, а из-за престижа профессии врача и по родственным связям. В результате за полтора десятилетия отечественная медицина совершенно обесцветилась. Бездарности в белых халатах заполонили больницы и поликлиники по всей стране. Старая гвардия постепенно вымирала, ей на смену приходила новая, чей принцип был лечить только тех, кто платит. Конечно, платить принято было не деньгами, а подарками и услугами. В советское время врачи жили хорошо. Они были нужными и полезными людьми. И хотя в народе говорили, что врачи не лечат, а калечат, это мало кого волновало. Номенклатурные работники лечились в специальных лечебных заведениях, куда простым смертным было не попасть, а для тех, кому не хватало мест в партстационарах, существовали специальные палаты на двоих. Для остального населения палаты были шести и десятиместные, что конечно было большим достижением по сравнению с сороковыми и пятидесятыми годами. В то время, как населению со всех сторон внушалось партией и правительством, что надо строить общество, основанное на равенстве. О равенстве и братстве сразу можно было забыть, стоило только оказаться в больнице или в поликлинике, где люди в белых халатах вели себя словно древнеегипетские жрецы. Рабочий или служащий, которых могли уволить за опоздание или отлучение с рабочего места, видели, как их участковые приходили в восемь-двадцать, а то и тридцать, когда в расписании ясно стояло, что прием должен начаться в восемь ноль-ноль, или запросто покидали кабинет, перед которым волновалась очередь из тридцати человек, чтобы поболтать по телефону или решить какие-нибудь другие личные дела. А на тех, кто ждал приема, в лучшем случае взглянут быстрым равнодушным взглядом. И ничего тут не сделаешь. Между населением и медициной стремительно росла пропасть. И те и другие стали относиться друг к другу с неприязнью. Эта неприязнь превратилась почти в ненависть, когда наступили новые времена. Как ни странно, врачи пострадали первыми и наиболее сильно. Слишком много их развелось сереньких и убогоньких. Нищее общество уже не в состоянии стало содержать эту армию офицеров чаши со змеей. Те, кто поумнее и поталантливее нашли себя в частной медицине, но те, кто остался на службе у государства влачили жалкое существование. Видя это, люди, что настрадались в свое время в очередях, и не перестают страдать, и никогда не перестанут, а это практически все, или почти все, искренне радовались и нисколько не сочувствовали. Они злорадно потирали руки, когда слышали по радио или с экранов телевизоров, что врачи в очередной раз протестуют, что им не повышают зарплату, а те жалкие подачки еще и месяцами задерживают. Врачи надеялись на государство и молили его о помощи. Но государство совершенно про них забыло. Ассигнования прекратились, по всей стране стали сокращаться рабочие места, а врачи быстро заняли в стране первое место по безработице, сокращались также койко-места в больницах. Больные стали, говоря гоголевским языком, выздоравливать как мухи, потому что бесплатная медицина осталась только на бумаге да в памяти народной. Хотя, по правде говоря, ее никогда и не было. Был миф. А тот, кто по наивности шел к врачам на халяву, в надежде излечиться бесплатно, имел на это мало шансов. Так было заведено еще в то славное благословенное время, когда не надо было думать о завтрашнем дне. Если при больном не было хотя бы коробки конфет, ему даже не говорили, какие надо пить лекарства, чтобы не протянуть ноги. С коробкой конфет ему назовут название лекарств, а когда к конфетам прибавится бутылка коньяка, то будет отдельная палата и хорошее отношение. Таким образом, можно сделать вывод, что врачи первыми в стране советов стали жить по-капиталистически. А когда капитализм грянул на всех остальных, то врачи оказались в очень тяжелом положении и естественно повысили планку требований к пациентам. Те, кто это понимал и принимал, могли надеяться на счастливый исход.