Артур Дойль - Собрание сочинений. Том 4 Страница 42

Коммерсант снова задумался.

— Предположим, мы согласимся купить ваше молчание за эту цену, — сказал он затем. — Но какая у нас будет гарантия, что вы не потребуете еще денег или все-таки не выдадите нашу тайну?

— Честь солдата и джентльмена, — ответил майор, вставая и прижимая к груди два пальца правой руки.

По бледным губам Гердлстона пробежала злая ус мешка, но он промолчал.

— Мы в вашей власти, — сухо начал он несколько секунд спустя, — и нам приходится принять ваши условия. Вы сказали, пятьсот фунтов?

— Тысяча, — весело поправил майор.

— Это очень большие деньги.

— Весьма! — охотно согласился ветеран.

— Хорошо, вы их получите. Я сообщу вам, когда, — и Гердлстон встал, показывая, что разговор окончен.

Майор ничего не ответил, а только снова оскалил свои белые зубы и постучал по чековой книжке мистера Гердлстона серебряным набалдашником своей трости.

— Как? Сейчас?

— Да, сейчас.

Они посмотрели друг другу в глаза, после чего коммерсант снова сел, выписал чек и бросил его своему собеседнику. Тот внимательно его оглядел, достал из недр грудного кармана пухлый маленький бумажник, аккуратно уложил в него драгоценный листок, а затем тщательно засунул бумажник назад в карман. Покончив с этим, он неторопливо взял свою щегольскую шляпу с загнутыми полями и блестящие лайковые перчатки, весело кивнул коммерсанту, который в ответ только нахмурился, и величественной походкой вышел из кабинета. В конторе он пожал руку Тому, с которым познакомился за несколько месяцев до этого, предложил ему, во-первых, угостить его любым количеством шампанского, во-вторых, сыграть с ним на бильярде по любым ему угодным ставкам, а в-третьих, поставить за него десятку на Эмилию на Оукских скачках из расчета семь к четырем (все три предложения Том по очереди с благодарностью отверг) и с поклоном удалился, а его улыбки, воротнички и гетры надолго запечатлелись в памяти клерков, почтительно на него взиравших.

Как бы беспристрастный судья ни оценил способ, с помощью которого майор Тобиас Клаттербек успешно выжал из фирмы «Гердлстон» тысячу фунтов, одно несомненно: закаленная совесть вышеупомянутого джентльмена ничуть его не укоряла. Наоборот, его душа была исполнена величайшего ликования. На протяжении каких-нибудь ста ярдов ему пришлось дважды остановиться и опереться на трость, чтобы оправиться от одышки, вызванной тщетными усилиями подавить радостные смешки, которые вырывались из самых глубин его обширной груди. Остановившись во второй раз, он с трудом засунул руку под лацкан сюртука, сидевшего на нем в обтяжку, долго извивался так, словно был намерен сбросить с себя одежду, как змея кожу, и наконец вновь извлек на свет божий пухлый бумажник. Из него он достал чек и с нежностью посмотрел на тонкий листок. Затем подозвал извозчика.

— Гоните в «Столичный и провинциальный банк»! — приказал он. (Ему пришло в голову, что ввиду непрочного положения фирмы будет лучше получить свои деньги елико возможно быстрее.)

В банке угрюмый кассир взял у майора чек и принялся его рассматривать, что продолжалось несколько дольше, чем того требовали обстоятельства. Прошло, правда, лишь две-три минуты, но майору они показались вечностью.

— Как вам угодно их получить? — спросил наконец кассир мрачным голосом. Человек не может не стать циником, если весь день он выдает другим людям сказочные богатства, в то время как его жена и шестеро детей чуть ли не голодают.

— Сотню дайте золотом, остальное банкнотами, — со вздохом облегчения распорядился майор.

Кассир отсчитал и пододвинул к нему толстую пачку хрустящих бумажек и небольшую кучку сверкающих соверенов. Банкноты майор спрятал в бумажник, а золото — в карманы брюк. Затем он неторопливо вышел из банка еще более величественной походкой и приказал своему извозчику ехать на Кеннеди-плейс.

Фон Баумсер сидел на складном стуле майора, курил свою фарфоровую трубку и мечтательно следил за голубоватыми струйками дыма. Последнее время дела приятелей шли очень плохо, о чем достаточно красноречиво говорил жалкий облик немца. Его друзья в Германии перестали высылать ему вспомоществование, а контора Эккермана, в которой он работал, известила его, что некоторое время они должны будут обходиться без его услуг. Теперь он все дни проводил за изучением колонки «требуются» в «Дейли телеграф», и его выпачканный в чернилах указательный палец неопровержимо свидетельствовал об упорстве, с каким фон Баумсер отвечал на все объявления, которые могли иметь к нему хоть какое-то отношение. На столе лежала стопка конвертов с надписанными адресами, и только тяжелое финансовое положение в сочетании с тем фактом, что при частом употреблении скромные марки ценой в пенни обходятся в шиллинги, мешало ему еще увеличить число писем с предложением своих услуг. Увидев приятеля, он поднял голову и поздоровался с ним.

— Убирайтесь отсюда! — еще в дверях скомандовал майор. — Идите в спальню.

— Потцтаузенд[7]! Что такое произошло? — вскричал удивленный немец.

— Убирайтесь, убирайтесь! Мне нужна эта комната.

Фон Баумсер пожал плечами, тяжело переваливаясь, словно добродушный медведь, ушел в спальню и притворил за собой дверь.

Едва он скрылся, как майор принялся раскладывать на столе банкноты так, чтобы каждая была видна. Затем в их центре он воздвиг кружок из десяти золотых колонок, по десять соверенов в каждой, соорудив таким образом нечто вроде мегалитического Стонхенджа[8] на равнине из банкнот. Закончив эту работу, майор наклонил голову набок, словно жирный надутый индюк, и с большой гордостью и удовлетворением принялся созерцать плоды своих трудов.

Однако одинокие восторги скоро приедаются, и ветеран поспешил позвать своего приятеля. Немец был настолько потрясен видом такого богатства, что на несколько минут лишился дара речи и только мог, раскрыв рот, тупо глядеть на стол. Наконец он протянул руку, взял банкноту, потер ее между большим и указательным пальцами, словно желая убедиться в ее подлинности, а затем принялся отплясывать вокруг стола какой-то военный танец, ни на миг не отрывая взгляда от сказочного сокровища.

— Майн готт! — восклицал он. — Гнедигер фатер! Ах, химмель! Вас фюр айнен шатц! Доннерветтер[9]! — и еще всяческими столь же неблагозвучными словечками выражал свою радость и изумление.

Когда майор достаточно насладился игрой чувств, отражавшихся на физиономии немца, он собрал банкноты, сгреб половину золотых и запер все это в бюро. Оставшиеся пятьдесят фунтов он вновь водворил в свои карманы.