Станислав Буркин - Русалка и зеленая ночь Страница 42

– Граждане! – не сдавался израильтянин. – Люди добрые, не найдется ли теплой вещички для земляков? Товарищи, вспомните о том, как наши предки выручали друг друга в тяжкие моменты нашей истории. – Благородный голос прохожего звучал звонко, но быстро терялся за мерно шаркающей поступью обреченной толпы. – Люди русские! Неужели все эти рассказы о сердечном сплочении русских людей в беде придуманы только затем, чтобы обманывать в школе детей? Неужто мы, как какие-нибудь американцы, в трудную минуту войн и революций думаем только о своей шкуре? Тогда позор нам, товарищи! Позор! А ведь кто знает, куда мы с вами идем? Может быть, там, впереди, нас ожидают еще более суровые испытания и помощь понадобится не им, а вам…

– Да замолчите же вы, наконец, – скорбно выдохнула молодая женщина, пихая ему в руки стопку клетчатых одеял, которую передал через нее кто-то сзади.

– Спасибо, товарищи! – все никак не мог выйти из образа картавый. – Так, именно так и должны поступать…

– Зат-кни-тесь! – рявкнула женщина, и израильтянин заткнулся.

– Благодарствуем, – искренне сказал доктор, принимая одеяла. Аркадию Эммануиловичу было неловко, и он очень хотел как-нибудь отблагодарить доброго человека. – Вы просто спаситель.

– Да бросьте, – скромно улыбнулся прохожий. – вставайте вперед, что вы с боку припека?

– А никто возражать не будет? – поосторожничал доктор.

– Не будет, не будет, – заверил израильтянин. – Кстати, забыл представиться. Моисей Иванович Биндеман. – Он учтиво поклонился.

– Аркадий Эммануилович Блюмкин, – кивнул доктор и высунул из-под одеяла руку для рукопожатия. – А это мои друзья – Даниил и Мария.

– Очень приятно, – вновь поклонился спаситель. – Можно поинтересоваться, чем вы занимались и как оказались здесь?

– Я врач-логопед, а мои друзья – вахтовики и трудятся на орбите, – ответил доктор, раздавая одеяла Дане с Машей и втискиваясь вместе с ними в колонну. – Видите ли, мы были на неформальном обеде у Его Величества государя императора Максима Павловича, и вдруг царь куда-то исчез, а потом пришла собака и пригласила нас на этот корабль…

Объяснив ситуацию вкратце, доктор тут же сконфузился, осознав, какой ерундой звучит сказанное им. Биндеман же украдкой глянул на Даню и Машу, надеясь, что они дадут какие-либо знаки, что, мол, доктор несколько не в себе. Но постольку те брели, глядя себе под ноги, и никак на сказанное не реагировали, он только пожал плечами и неискренне промычал:

– Вон оно, значит, как. Сначала царь, потом собака…

– Да-с, – сказал Блюмкин с вызовом, – именно так-с. Сперва царь, потом собака. Мы и сами, в общем-то, не понимаем, как это все получилось. Еще, знаете, эта подводная лодка во льдах и ваш корабль… – продолжал он нести пургу.

– Корабль, корабль, – качая головой, повторил Моисей Иванович, как бы теряя интерес чокнутому собеседнику.

– А как вы-то здесь оказались? – чувствуя, что тот не вполне ему верит, спросил доктор.

Биндеман пожал плечами и опустил глаза:

– Я просто спустился в берлинское метро и пошел в потоке людей. Потом раздался хлопок, свет отключили, и все с визгом ринулись по туннелю. Сначала бежали, потом пошли по темным переходам… И вот мы все идем, и кругом одни русские, и все давно уже устали идти. Но, похоже, мы все-таки куда-то подходим.

Доктор огляделся вокруг и обнаружил, что они вошли в какой-то ангар. Над их головами теперь свисали тарелки примитивных железных люстр, чуть покачивающихся на длинных, теряющихся в темном высоком своде шнурах. Шаркающие шаги стали отчетливее, а тихие голоса – гулче. Где-то в глубине этого холодного жестяного полумрака гудели механизмы, лаяли собаки и звучал неразборчивый женский голос, судя по тембру – из репродуктора.

– Да, действительно, – озадаченно согласился доктор, обернулся, но прохожего уже не нашел: на входе очередь слегка перемешалась. А люди выглядели уже не такими удрученными.

Однако впечатление, что путь в неизвестность подошел к концу, довольно скоро рассеялось. Чем дальше они шли, тем больше убеждались в том, что нет ему конца и края. Помещения, через которые они брели еще много часов, иной раз действительно напоминали туннели метро, иной раз – корабельные трюмы, а иногда – темные заводские склады. Тогда над ними нависали контейнеры, по которым расхаживали солдаты в длинных шинелях, с собаками и с фонарями в руках. Их лучи дерзко сновали по толпе, заставляя пойманных светом усталых людей щуриться или заслоняться рукой.

Это была очень странная и тяжелая ночь. Маша с Даней, кутаясь в одеяла и погрузившись в дремоту, зевали, как дети, и бездумно брели, положившись на Аркадия Эммануиловича. Доктор же, напротив, не расслаблялся и старался быть готовым ко всему, прежде всего – к внезапной панике, которая особенно страшна при таком скоплении народа.

Потом вышли под открытое небо на какую-то станцию и, как колонна военнопленных, быстро двинулись через коридор между солдатами и их лающими псами. Ярко били прожектора, гудели грузовые машины, высаживая отряды военных. Постукивая, прополз железнодорожный состав из бесконечных цистерн. Казалось, что вот-вот наступит рассвет. Доктор подумал, что, возможно, дальше их повезут поездом, а сейчас дадут отдохнуть в теплом чистом помещении вокзала, но вскоре разочаровался: станция больше походила на товарную, и ничего похожего на зал ожидания здесь не было.

Не задерживаясь тут, они вышли к бурлящей в зарослях голого ивняка реке. Казалось ее грязный пенистый поток не может замерзнуть в принципе – будто бы где-то неподалеку был водопад, который и разгонял его с такой неистовой силой. Деревянный мост был в несколько сотен метров длиной, и шумная холодная вода поднималась почти до самого настила, обдавая его сырой моросью.

Взошли на мост. Доктор шел с краю и выглядывал, наклоняясь за перила, из-за спины впередиидущего, в надежде рассмотреть, что их ждет на том берегу. Никто не разговаривал. За шумом реки пришлось бы кричать, а для этого все были слишком утомлены. Когда они уже почти перешли реку, доктор увидел, что на пустынном берегу снова маячат солдаты с собаками на поводках. Грозные силуэты конвоя чернели на фоне неба.

«Сколько же можно идти? – в изнеможении подумал доктор. – Всё, я сейчас поговорю с солдатами. В конце концов, они-то уж обязаны знать, что здесь, черт побери, творится».

– Простите, вы не подскажете, куда мы идем? – поинтересовался доктор у выхода с моста, шагнув из колонны к стоящему спиной конвоиру.

Солдат в плащ-палатке резко обернулся, и Аркадий Эммануилович, в ужасе отшатнувшись, шмыгнул обратно в толпу. «Ой, ой, простите, простите», – лепетал он при этом. Ему показалось, что у солдата чего-то сильно недостает. То ли глаз, то ли всего лица. Под прорезиненным широким капюшоном зияла темная, но осмысленная дыра, и разговаривать с этой дырой почему-то не хотелось. Теперь он в панике проталкивался вперед, до тех пор пока его не схватили за рукав.