Стивен Кинг - ОНО Страница 43

Он протянул к ней руки, и она увидела в центре каждой ладони лесенку из белых линий — раненую ткань. Она держала его руки в своих — бессчетное число раз, но никогда раньше не замечала этих шрамов на его ладонях. Они были слабые, но она бы подумала…

А вечер! Тот вечер!

Не тот, где они познакомились, хотя этот второй вечер соотносился с первым, как концовка с книгой, потому что он был прощальным после завершения съемок «Ловушки Черного Дьявола». Было шумно и пьяно, разгульно. Пожалуй, даже похлеще, чем на других таких же вечеринках, на которых она бывала, потому что съемка прошла лучше, чем все они могли ожидать, и все они знали это. Для Одры Филипс вечер был прекрасным, потому что она влюбилась в Уильяма Денбро.

Как звали ту самозваную гадалку? Одра помнила только, что та была одним из двух помощников гримера. В какой-то момент вечеринки девушка сорвала с себя блузку, обнажая очень экстазный бюстгальтер, и повязала ее вокруг головы, как шарф у цыганки. Разгоряченная дымом и вином, она остаток вечера или пока не ушла, читала по руке…

Одра не могла теперь вспомнить, были ли предсказания девушки хорошими или плохими, мудрыми или глупыми: ей было очень хорошо в тот вечер. Но она помнила, что в какой-то момент девушка схватила ладонь Билла и, сравнив ее со своей собственной, заявила, что они совершенно одинаковые. «Мы близнецы в жизни», сказала она. Одра помнила: она более чем ревниво следила за тем, как девушка водила по линиям на его ладони своим великолепно накрашенным ногтем — как глупо это было, в миражном киномире, в этой киношной субкультуре, где мужчины так же запросто, обыденно похлопывают женские попки, как нью-йоркцы трогают свои щеки! Но в исследовании гадалки было что-то интимное, затянувшееся.

Тогда на ладонях Билла не было никаких маленьких белых шрамов.

Она наблюдала за этой шарадой глазами ревнивой возлюбленной, и она доверяла этому воспоминанию. Доверяла ФАКТУ.

И сейчас сказала это Биллу.

Он кивнул. — Ты права. Их тогда не было. И хотя я не могу поклясться в этом, думаю, их не было и прошлой ночью, в «Плоу и Барроу». Мы стали меряться руками на пиво и, я думаю, я бы заметил.

Он усмехнулся. Усмешка была сухой, лишенной юмора, испуганной.

— Я думаю, они вернулись, когда позвонил Майкл Хэнлон. Вот что я думаю.

— Билл, это невозможно. — Она потянулась за сигаретами.

Билл смотрел на свои руки. — Стэн сделал это, — сказал он. — Разрезал ладони осколком бутылки из-под «Кока-колы». Теперь я отчетливо вспоминаю это. — Он посмотрел на Одру, и глаза его за очками выглядели больными, непонимающими.

— Я помню, как этот кусок стекла мерцал на солнце. Он был от новой бутылки, прозрачный. Раньше бутылки «Кока-колы» были зелеными, ты помнишь?

— Она покачала головой, но он не видел. Он все еще изучал свои ладони. — Я помню, что Стэн резал свои руки последним, притворяясь, будто намерен не просто надрезать ладони, а полоснуть по запястью. Я думаю, это была глупость, но я подался к нему… чтобы остановить его. Потому что секунду-две он выглядел серьезным.

— Билл, не надо, — сказала она низким голосом. На этот раз, чтобы зажигалка не дрожала в руке, ей понадобилось обхватить запястье другой рукой — так полицейский держит пистолет на стрельбище. — Шрамы не могут возвращаться. Они или есть, или их нет.

— Ты их видела раньше, а? Ты это говоришь мне?

— Они едва заметны, — сказала Одра резче, чем хотела.

— Мы истекали кровью, — сказал он. — Мы стояли в воде недалеко от того места, где Эдди Каспбрак, Бен Хэнском и я построили плотину…

— Ты имеешь в виду архитектора, да?

— Есть архитектор с таким именем?

— Боже, Билл, он построил новый центр связи Би-би-си! И до сих пор ведутся споры, мечта это или неудача!

— Ну, я не знаю, тот же это парень или нет. Это кажется невероятным, но кто знает. Тот Бен, которого я знал, классно строил. Мы все стояли там, и я держал левую руку Бев Марш в своей правой, и правая рука Ричи Тозиера была в моей левой. Мы стояли в воде, как будто принимали крещение, и на горизонте я видел деррийскую водонапорную башню.

Она была такой белой, какой представляется воображению одеяние архангелов, и мы пообещали, поклялись, что если это не кончилось, что если это возобновится, мы вернемся. И мы бы сделали это. И остановили. Навсегда.

— Остановили ЧТО? — закричала она, внезапно разъярившись на него. — Что остановили? Что за чушь ты несешь?

— Лучше бы ты не спрашивала… — начал Билл и остановился. Она увидела, как выражение ужаса распространяется по всему его лицу, как пятно. — Дай сигарету.

Она протянула ему пачку. Он закурил. Она никогда не видела, чтобы он курил.

— Я еще и заикался.

— Заикался?

— Да. Тогда. Ты говорила, что я был единственным человеком в Лос-Анджелесе, который осмеливался говорить медленно. Но правда была в том, что я не осмеливался говорить быстро. Это был не плод размышлений.

И не рассуждение. И не мудрость. Все исправившиеся заики говорят очень медленно. Это один из известных ходов, также как свое второе имя надо вспомнить прямо перед тем как представляешься, потому что у заик более всего проблем с существительными, и слово, которое причиняет самое большое беспокойство, — это их собственное имя.

— Заикался. — Она улыбнулась легкой улыбкой, как будто он пошутил и она потеряла нить.

— До смерти Джорджа я заикался умеренно — сказал Билл, и уже начал слышать, как слова повторяются в его мозгу, как будто бесконечно разделенные во времени; он говорил гладко, медленно и размеренно, но мысленно слышал, как такие слова, как «Джбрижи» и «умеренно», наскакивают одно на другое, становясь Джджджорджи и уммеренно. — Я имею в виду, что у меня было несколько действительно ужасных моментов — обычно, когда меня вызывали, и особенно, если я действительно знал ответ и хотел ответить. После смерти Джорджа пошло намного хуже. Потом, где-то в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет, стало улучшаться. Я поехал в Чеврус Хай в Портленде, и там был классный логопед, миссис Томас. Она научила меня некоторым уловкам. Наподобие того, чтобы думать о втором имени непосредственно перед тем, как говоришь: «Привет, я Билл Денбро». Я брал уроки французского, и она научила меня переключаться на французский, если я застреваю на слове. Если ты чувствуешь себя, как самая большая жопа в мире, снова и снова произнося «кккк», как заезженная запись, переключайся на французский, и снова сорвется с твоего языка. И как только ты сказал это по-французски можешь возвращаться к английскому и сказать «эта книга» без всяких проблем. И если ты спотыкаешься на словах, начинающихся с «с», можно шепелявить. Никакого заикания. Все это помогало, но главным образом надо было забыть Дерри и все, что случилось там. И это произошло. Когда мы жили в Портленде и я собирался в Чеврус. Я не сразу все забыл, но оглядываясь назад, сказал бы, что это случилось через замечательно короткий промежуток времени. Месяца через четыре, не более, мое заикание и мои воспоминания стерлись одновременно. Кто-то вымыл доску, и все старые уравнения исчезли.