Роберт Джонсон - МЫ: Глубинные аспекты романтической любви Страница 43

Почему же мы получаем огромное наслаждение, читая повествования о несчастной любви? Наверное, потому, что мы стремимся к тому, чтобы они врезались нам в память, хотим лучше понять, что происходит у нас внутри. Между страданием и пониманием существует глубокая связь. Смерть и самоосознание составляют единое целое Европейский романтизм можно сравнить с человеком, для которого страдания, особенно любовные, являются наилучшей формой понимания (йе Кои§етоп1, Ьоге гп 1ке ШехСегп Ш>гШ, р. 51-52).

Страдание - неизбежная часть пути, крторую необходимо пройти, чтобы достичь осознания; это неизбежная цена, которую следует заплатить за столь желанную трансформацию. Мы никак не можем избежать страдания, ни одна попытка не будет успешной, и в результате мы станем несчастными вдвойне, заплатив необходимую цену, но не достигнув трансформации. Здесь в полной мере действует суровый и непреложный закон: трансформация происходит лишь в том случае, если человек готов страдать сознательно. Уклониться от этой судьбы - значит встать на бесконечный путь кармы.

Вот в чем главная причина наших страданий и бессознательной жажды боли: "Мы стремимся к тому, чтобы они врезались нам в память, хотим лучше понять, что происходит у нас внутри".

Однако существует свобода в выборе того, как именно страдать. Большинство совершает этот выбор бессознательно. Поэтому нам кажется, что страдания бессмысленны и только причиняют боль, а романтические отношения замыкаются в заколдованный круг: мы влюбляемся, находим свой идеал, но спустя какое-то время наступает горькое разочарование. Тогда мы страдаем. Мы следуем за своими проекциями в постоянном поиске того, кто заменил бы несуществующий идеал и совершил волшебную трансформацию. Не обнаружив божественного мира там, где искали,- в земной жизни, мы страдаем и впадаем в отчаяние.

Но, сознательно и добровольно принимая страдание, мы приобретаем нечто другое - истинную трансформацию. Сознательное страдание - это переход границы "смерти Эго", добровольный отказ от проекций на других людей, прекращение поисков "божественного мира" в жизни и вместо них - обретение внутренней жизни, наполненной психологическим и религиозным смыслом. Это принятие на себя ответственности за открытие в себе гармонии, новых возможностей, а также за исследование своей психической структуры, которую хочется изменить. Этот болезненный и сложный процесс не проходит без конфликтов, поисков ответа на собственные вопросы, раскрытия двойных смыслов, которые иначе не смогли бы проявиться.

Однако страдание приводит к гармонии, возвышая романтизм и направляя его в божественный мир. Мы совершаем открытие: чтобы обрести этот мир, мы должны умереть не физически, а символически. Наше страдание - это символическая смерть.

Мы изумляемся, обнаружив, что можем пребывать в божественном мире, не покидая телесной оболочки и находясь на грешной земле. Тогда у нас в глубине души возвышается "замок из белого мрамора, в каждом из тысячи его окон горит свеча, у каждого окна менестрель играет и поет бесконечную мелодию". Мы можем найти этот чудесный замок не в другом человеке и не в могиле, а в своем внутреннем мире.

Если мы правильно переживем эту смерть (как ни парадоксально это звучит), она для нас обернется дорогой к новой жизни. Смерть нам откроется как другая, неизвестная доселе сторона жизни. И "смерть" в кульминационной точке романа означает не распад жизни, а расцвет внутреннего мира.

16

Изольда-Майя: танец иллюзии

Самое лучшее из того, что приносит нам романтическая любовь,- это высший смысл двойного откровения: на какое-то время мы расстаемся с прагматизмом и практичностью западного мышления и поворачиваемся лицом к символической реальности, которая позволяет распознать суть земной любви. Самое неприятное, с чем мы неизбежно сталкиваемся, заключается в том, что романтическая любовь превращается в серию иллюзий, которые опустошают жизнь и искажают любовь, вместо того чтобы ее поддерживать.

Эти две противоположные грани романтической любви, которые способствуют нашему развитию, если мы "правильно" проживаем роман, и разрушают нашу личность, если этого не происходит, являются отражением двух ипостасей анимы. Мы можем увидеть в ней Изольду, королеву внутреннего мира, зовущую в глубинные слои бессознательного; но она может оказаться и Майей, богиней иллюзии. Выступая в одной роли, она служит жизни, придавая ей смысл, однако другое ее лицо ужасно: разрывая в клочья ткань земной жизни, она уводит нас прочь от реальности и превращает желание любви в нескончаемый танец иллюзий. Мы наблюдали Тристана и Изольду в этом танце анимы, в котором нам понятно все до тонкостей.

Самое время вспомнить слова Юнга о двух ипостасях Изольды:

Устранение проекций превращает аниму в то, чем она реально является,- в архетипический образ, который, находясь на соответствующем месте, служит во благо. Находясь между Эго и внешним миром, она поступает, как изменяющая все и вся Шакти, ткущая вуаль Майи в танце иллюзии бытия Но, помещаясь между Эго и бессознательным, анима становится обителью божественных и полубожественных образов - от языческих богинь до Пресвятой Девы Марии, от человека, занятого поисками Чаши Грааля, до святого.

Находясь между Эго и бессознательным, душа открывает путь к Богу, создавая возможности для духовной жизни. Вмешиваясь в личные отношения людей, она превращает их в иллюзию, налагая заклятье Майи.

В мифе хинди Майя - богиня, исполняющая танец иллюзии, ткущая тонкую завесу между человеком и внешним миром, искажающую восприятие реальности. Считается, что практическая цель йоги заключается в том, чтобы "смотреть сквозь паутину Майи".

В процессе приближения к концу мифа такая вуаль опускается на глаза Тристана. Майя налагает на него заклятие. С этого момента не Изольда вдохновляет его, а Майя держит его в объятиях вечного сна. Ноги Тристана теряют связь с землей; он вздыхает, томится и мечется между Карэ и Корнуэльсом в полубреду и состоянии временного помешательства. Его ничто не трогает, не интересует, за исключением существующего в его воображении образа Изольды. Ее образ им овладел, но уже не служит жизненным интересам и ведет в никуда. Тристан запутался в своей фантазии, которая не привела его во внутренний мир, а отрезала от внешнего мира, а также от его друзей и земной жизни. В свои последние дни он, глухой ко всему происходящему, погружается в грезы Майи, танцуя под губительную музыку, которую только он один и слышит, в пространстве, которое открывается только ему.