Александр Бушков - НКВД. Война с неведомым Страница 43

А с меня все глупости как рукой сняло. Жил и воевал совершенно нормально – и в Маньчжурии тоже. Не то чтобы везло, как Удальцову, но дальше все было нормально…

Мои соображения на этот счет? Ох, сложно… Я все это видел своими глазами, это было, но, вот такое глупое чувство, я и сам себе временами не верю, поскольку тот случай вступает в противоречие с материалистическим мировоззрением… Я же говорю, трудно объяснить. Все это было, но лучше бы его не было – потому что больше нечего подобного не случалось.

Ну, если допустить вольный полет мысли… Сдается мне, вы и сами прекрасно понимаете, что этот майор так называемый был из тех, кого не следует поминать к ночи. И разговор насчет платы, если вспомнить классику, должен был закончиться известно каким предложением. Давным-давно известно, что хотят эти… Гоголя перечитайте. И я так думаю, Удальцова он со злости снял с везения, как часового снимают с поста. Это – если фантазировать.

И вот что еще, коли уж мы углубились в безудержный полет фантазии. Если обсуждать отвлеченно, как над какой-нибудь научной проблемой, то, я бы сказал, типчик этот был не из главных. Уж безусловно не сам. Понимаете мою мысль?

Есть же такое выражение – «мелкий бес». Вот таким он и был – мелконьким… Как две копейки. Какой-нибудь ихний ефрейторишка, ха…

Но впечатлений, знаете ли, было… На всю оставшуюся жизнь.

Часть третья

Загадочные люди

Тарелка с водой

Я всю свою сознательную жизнь был предельно далек от сверхъестественного. В силу характера, натуры, да и благодаря профессии. Преподаватель математики – это кое к чему обязывает, вам не кажется? Мир строгой логики, четких понятий, не оставляющий места всякой там чертовщине. Интеллигент-материалист, одним словом.

И только однажды на войне…

Я москвич, коренной. И призывали меня в артиллерию тоже из Москвы, в июле сорок первого. И получилось так, что нас с женой разбросало. Тогда подобные истории были не то что не в диковинку, наоборот, самой обычной вещью.

Наш дом разбомбило дня через три до того, как мне пришлось явиться на сборный пункт. Фугаска. Осталась груда развалин. Хорошо еще, так сложилось, что жена с дочкой были у знакомой, вот и выжили. В общем, эта же знакомая их приютила – и все вместе они позже и эвакуировались.

Понимаете? Мы с ней попросту не знали, куда следует писать. Дом разрушен до основания, номера моей полевой почты она не знала. Я не знал, где она, она не знала, где я. Я пробовал писать в домоуправление (она, как потом выяснилось, тоже писала) – но ответов не было, ни разу. Ну, понять можно: в домоуправлении своих забот хватало…

Вот так я и воевал до сорок четвертого, представления не имея, где жена с дочкой, что с ними, живы ли они вообще. Как воевал, рассказывать не интересно. Как все. Отступали, потом наступали, два раза ранило, оба раза легко, наградили пару раз… Обычная история.

Мучило, конечно, что с семьей у меня полная неизвестность. Но понемногу притерпелся, все это как-то сгладилось, ушло поглубже. Да и некогда было горевать, не до того. С другими бывало гораздо хуже – с теми, кто совершенно точно знал, что семья погибла. А у меня, по крайней мере, оставалась надежда…

Ну вот… В сорок четвертом мы стояли в Белоруссии. Уже и не помню, как называлась та деревенька, что-то совершенно обыденное, какие-то «вичи»: Козельковичи, Костюковичи, Кроликовичи… Что-то похожее. Нет, не Барановичи. Барановичи – это город, к тому же близко от границы. А мы стояли в восточной Белоруссии, где-то меж Могилевом и Бобруйском. Не в том дело…

Главное, я однажды узнал, что наши солдатушки, бравы ребятушки, прямо-таки в массовом количестве шляются к какой-то бабке – и эта бабка им гадает, что ли. Судьбу предсказывает, объясняет насчет пропавших родственников, что-то еще…

Я поначалу посмеялся и забыл. А потом оказалось, что к ней ходил Женя… ну, фамилия вам ни к чему. Еще напишете полностью, а он жив-здоров, смотришь, не понравится… Мой офицер, толковейший парень (я тогда уже был начальником штаба артполка). Представляете? Интеллигент бог ведает в каком поколении, коренной петербуржец, математик, как и я, материалист до мозга костей, член партии, наконец… И шмыгает под покровом ночи к бабке-гадалке, словно в повести Гоголя…

Я ему мягонько поставил на вид. Так вот, он ничуть не смутился и не растерялся. Смотрел на меня как-то очень уж серьезно и говорил примерно следующее: материализм материализмом, но та бабка на шарлатанку не походит ничуть. Мол, она знала о нем то, что узнать ниоткуда не могла – и то, что она ему сказала, на правду походит как две капли воды. А под конец ненавязчиво намекнул, что и мне бы не грех… (он мои жизненные обстоятельства прекрасно знал).

Честно признаться, я вспылил, наорал на него, выгнал. Негоже шутить такими вещами.

А потом… Как бы это описать… Засело занозой. В такие моменты в любом материалисте просыпается нечто трудноописуемое. Умом веришь, что никаких колдунов и гадалок быть не должно, а сердце ноет – а вдруг?

Короче, я промаялся так несколько дней. И пошел. Взял пару банок консервов, еще какую-то еду – и пошел. Точно знал уже, где она живет.

Оказалось, самая обыкновенная бабка. И самая обыкновенная избенка, ни малейшей странности. Бедная избушка, лавка да стол, даже кошки нет…

Очень трудно у меня с ней поначалу налаживалось. Я и конфузился этого самого предпринятого предприятия, и никак не мог сформулировать задачу – чего мне, собственно, от нее нужно. Она сама начала, глядя, как я топчусь и мекая. Сказала, что ей и так все ясно: мол, сразу видит, что я переживаю за семью, про которую мне ничегошеньки неизвестно. Сказала, что у меня дочка, возраст назвала точно, шесть лет – ей как раз к тому времени должно было исполниться шесть…

Предположим, само по себе это еще ни о чем не говорило. Мало ли откуда могла узнать – от того же Женьки. Он отличный парень, не стал бы устраивать мне такой розыгрыш, но все равно, рационалистическое объяснение имелось…

А потом она говорит:

– Не грусти, жива твоя мальжонка. Жена, по-вашему.

(То ли она была полька, то ли просто пересыпала речь польскими словечками. У них в Белоруссии тогда, да и теперь, говорили на весьма экзотической для москвича языковой смеси…)

И продолжает:

– И дочка жива. Жива твоя Милочка.

Это тоже еще было не доказательство. Было от кого узнать, что мою дочку зовут именно Милочкой, а не, скажем, Олимпиадой…

Бабка, видимо, почувствовала, что я ей не верю. Но особенно обиженной не казалась. Смотрела на меня с этакой ласковой укоризной, как на несмышленыша. Заухмылялась беззубо и безразличным таким голоском говорит: