Александр Матюхин - Хэллоуин (сборник) Страница 44

Я посмотрел на девушку.

– Откуда ты?..

Она легко соскочила со стиральной машины, присела передо мной на корточки.

– Коленька, я же только что рассказывала, ну, – голосок ее звучал мягко и нежно, словно она втолковывала малолетнему ребенку, что нельзя играть со спичками. – Ты вот забрал мои глаза, чтобы найти в них что?.. Капли души? И как, нашел?

– И?..

Я хотел спросить, что она хочет сделать. Зачем пришла. О чем вообще речь.

На самом деле это был сон. Очередной ночной кошмар.

– В моих глазах нет ничего. Душа, знаешь ли, очень ходовой товар. Иногда за нее предлагают немного больше, чем два миллиона рублей.

Она сняла очки, а за очками я увидел сияние. Яркое, бездонное сияние. Оно кружилось миллионом воронок в абсолютной черноте, брызгая искорками в бесконечность.

– Ваша компания меня расстроила, – прошептала девушка. – Шулеры и позеры. Не выполняете обещания. Возьмите пример с ваших коллег по цеху. Вот уж кто знает толк в страховании. Вы им не конкуренты. Одна досада. Иногда приходится кое-что заменять.

Она коротко взмахнула рукой и воткнула иглу мне в глаз. Я почувствовал, как рвутся внутри головы крохотные, невидимые сосуды. Зародилась тупая ноющая боль. Она нарастала и нарастала, пока не стала настолько невыносимой, что я закричал.

Но, даже вопя от боли так, что свело челюсть, я не мог оторвать взгляда от яркого сияния ее глаз.

Сначала было темно.

Мне показалось, что я погрузился в темноту, словно в воду.

Если удастся выбраться живым, первым, кто узнает о случившемся, будет Пал Палыч. Я расскажу ему, что сошел с ума. Я действительно спятил. Псих ненормальный. Меня надо подлечить, в буквальном смысле этого слова. Вставить мозги на место. Как там это сейчас медицина делает? Наверное, напичкают таблетками – и лежи себе в кровати, а медсестра постель и утку меняет. Приду в себя здоровый, нормальный, адекватный. И снова на работу. Пробегусь по отчетам, отработаю премиальные.

Дома ждут глаза. Каждый в отдельной баночке. Голубые, коричневые, зеленые, синие, фиолетовые, серые, горчичные, болотные.

Как у Игоря Сергеича. Он же не придет больше на работу, верно?

Я его убил? Я не удержался, мать-перемать, и искромсал его, забрал глаза, добавил их в коллекцию.

Мне надо отлежаться. Убиваю направо и налево. Совсем с катушек слетел. Проклятая питерская зима.

Свет проник сквозь веки, сделался ярче. Словно пелену с глаз сорвали.

Я увидел вдруг, что нахожусь в кабинете Пал Палыча.

Шеф сидел в кресле, положив ноги на стол. Во рту сигара. В правой руке чашка кофе.

Ему не хватает ковбойской шляпы. Точно.

– Чем могу помочь? – спросил он, улыбаясь.

Я хотел ответить, но не смог. Вместо этого услышал знакомый женский голос, странно отражающийся в ушах:

– Здравствуйте. Вы Павел Павлович? Мне вас посоветовал Игорь Сергеевич, ваш компаньон. Говорит, только вы можете решить мой вопрос.

– Компаньон, – хмыкнул Пал Палыч, пуская облако дыма. – Этого компаньона второй день нет на работе. Шляется где-то, телефон не берет. Наверное, с такими вот симпатичными барышнями зажигает. Ну что вы хотели?

– Дело в том, что моя подруга, знаете, немного увлекается страховкой. Составляет отчеты, следит за балансом клиентов… У нее своя страховая компания в Москве. А я ей вроде как помогаю.

– Понимаю.

– Она так этим увлечена, что словно потеряла голову. Думает, что в отчетах и планах существует некий сакральный смысл. И вот я подумала, что вы, как профессионал, может быть…

Голос звучал изнутри моей головы. Изнутри ее головы!

Так не бывает! Я попытался открыть рот – не получилось. Пошевелить руками – не вышло! Я не чувствовал тела и ничего не контролировал. Все, что мне оставалось, – это видеть.

– Может быть, нам встретиться после работы?

Пал Палыч широко заулыбался:

– Назначайте время.

Он нюхнул пороху в девяностых. Он тот еще стреляный воробей. Выживал в перестрелках, в бандитских разборках, в депутатских склоках. Имел дело с сотней людей, которые хотели убить его.

Но, мне кажется, он слишком долго жил в настоящем. Стал таким же, как его клиенты, забитые в отчеты и графики, внесенные в план и комментарии.

Пал Палыч расслабился. А его конкуренты – нет.

Взгляд сместился. Я увидел отражение в зеркале. Коричневые сапожки, пуховик, большая и неуклюжая сумка через плечо. В правой руке – темные очки. Овальное личико, чуть вздернутый носик, светлые волосы закрывают лоб.

И еще увидел глаза.

Мои голубые, с примесью зеленого, глаза.

Михаил Киоса

Поединок

Григорий Степанович упруго поднялся со скамейки и не спеша зашагал к выходу из любимого парка. Вот и еще один выходной позади. Всего-то осталось – прийти домой, поужинать да лечь спать, почитав на ночь любимого Чехова. И все, и снова рабочая неделя.

Вообще-то Григорий Степанович три года как вышел на пенсию. Но привычный распорядок жизни сохранил, не желая давать себе поблажек. Каждый будний день он вставал рано и до шести вечера занимался делами, список которых педантично составлял накануне вечером. Григорий Степанович не раз видел, что творит с людьми безделье. Многим его ровесникам, таким же одиноким, как и он, уже ничего не было нужно, кроме дивана, телевизора и столика для домино во дворе. Да и тот зачастую только для того, чтобы бутылку со стаканами поставить.

Нет, Григорий Степанович был не из таких и потому выглядел лет на десять моложе, сохранив и блеск в глазах, и живость движений.

Конечно, куда лучше было бы просто работать по-прежнему, как раньше.

Просто работать…

Григорий Степанович вздохнул.

Был бы жив Советский Союз, глядишь, и он работал бы. Ведь не уволили же в девяностом, когда шестьдесят стукнуло. Знало руководство – с его-то опытом да разрядом самое оно молодежь уму-разуму учить. Да и – тут Григорий Степанович усмехнулся – побаивались уволить, чего уж там. Как же, в войну пацаном в партизаны пошел, заслуги имеет. Видать, думали, шум поднимет, в райком жаловаться побежит. Ничего-то они про него не понимали…

А сейчас… На что надеяться пенсионеру, если вокруг толпы выпускников да сокращенных шляются, работу ищут? То-то и оно. Новый начальник, Иван Петрович, и так, сколько мог, держал Григория Степановича после развала Союза. Добрый был, все помочь хотел. Развел руками только осенью девяносто третьего, когда на заводе дела совсем плохи стали.

А этот иуда, продавший родину, просит, чтобы за него проголосовали!

Григорий Степанович огляделся и, заметив поблизости чудом уцелевшую в парке урну, с чувством плюнул в нее.