Вера Крыжановская-Рочестер - Бенедиктинское аббатство Страница 45

В этот спокойный период я послал рыцарю Теобальду письмо, в котором открыл тайну моего рождения и выразил горячее желание, хотя бы один раз еще увидеть великодушного человека, внушавшего мне всегда чисто сыновние чувства.

Через несколько недель я получил ответ от доброго рыцаря, который посылал мне свое благословение и сообщал о решимости вступить в аббатство, чтобы окончить там жизнь со мною и Бенедиктусом, «потому что я очень одинок и утомлен жизнью», заключил он письмо.

В ожидании приезда отца я жил спокойно, разделяя время между занятиями и свиданиями с Гертой, но вдруг один случай нарушил мой покой.

Однажды, когда я расхаживал взад и вперед по коридору позади лаборатории Бернгарда, поджидая Герту, к моему удивлению, явилась другая монахиня.

– Преподобный отец, – сказала она, – я считаю себя обязанной отвлечь вас от любви к женщине недостойной. Та, которая утешила вас в потери доброй и милосердной Нельды, была умышленной виновницей ее смерти. Еще в то время, когда вы жили в замке Рувенов, она чувствовала к вам страстную любовь и ненавидела прекрасную Нельду. Из ревности она шпионила за вами обоими и доносила графине Рувен и матери Варваре; она же погубила бедную сестру Нельду. Не смотрите на меня удивленно; все это правда, и я знаю многое еще. Господи прости! – продолжала она так торопливо, что я не успевал вставить ни одного слова. – Эта низкая женщина, не имеющая ни звания, ни рода, точно так же, как и я, служившая в замке, сделалась еще хуже, поступив в монастырь. Узнав, не знаю, каким образом, что вы духовник графини Матильды, и, вероятно, чтобы иметь связи вне монастыря, она состояла в связи со знаменитым графом фон Рабенау, о котором ходили такие странные слухи, что называли его даже дьяволом, воплотившимся в красавца рыцаря. Люди, видевшие его, уверяли, что когда он посещал Герту во время своего пребывания на земле (то есть пока милосердие Божие допускало это нам в назидание), у него были копыта и хвост. – Монахиня на минуту остановилась перевести дух, но я продолжал молчать, понимая, что не узнаю ничего, если перебью ее. – Итак, – продолжала она, – эта полоумная тварь была в связи с самим чертом. Но, когда Божественному терпению настал конец и граф фон Рабенау – то есть черт – хотел доказать вашему приору, что он не демон – Господь да благословит святого человека! – тот велел собрать самых святых, почтенных братьев и потребовал, чтобы граф принял при них причастие; Герта, пронюхав, что это дело может дурно кончится для ее дьявольского любовника, предупредила его. Несмотря на предупреждение, тот был настолько дерзок, что явился, рассыпав по всей своей дороге лошадиные волосы, но когда он хотел принять причастие, его взорвало, как бочку, и он исчез среди молнии и грома, оставив только черную кожу с копытами, хвост и рога. Чтобы отмстить, дьявол задушил приора дона Антония, уступившего ему по договору свою душу, а Герта долго выла, но наконец утешилась. Когда у Нельды был ребенок, Герта проскользнула к ней и рассказала ей что-то на ухо; при этом рассказе у больной сделались конвульсии, а утром она была уже мертва. Думая, что никого не было, кроме нее, злая девка воскликнула: «Слава Богу! Наконец я займу ее место!» – Я зашатался, точно громом пораженный, и прислонился к стене; но сестра, не обращая внимания на мое волнение, продолжала: – Никогда я не открыла бы вам всего этого, если бы негодная не обидела меня жестоко. Не довольствуясь любовью к вам, она кокетничает с почтенным отцом Филиппом, который поклялся мне в верности, и все для того, чтобы он угощал ее вином, которое она очень любит, чему, вероятно, ее научил дьявол. По крайней мере, никто не скажет, что сестра Кордула не отомстила за отнятого друга.

Конец тирады я едва слышал. Бешенство, которому нет названия, кипело в душе моей. Нельда жила бы еще, если бы не эта гадкая тварь, которая изменила мне, после того как хитростью завоевала мою любовь?

Я не видел, когда скрылась сестра Кордула. Вне себя, с горячей головой, я шагал по коридору, ожидая злодейку, чтобы расплатиться с нею. Наконец раздались легкие шаги, и Герта появилась, очень взволнованная.

– Куда же ты бежишь? – крикнула она, – разве ты не знаешь новости?

– Да, – ответил я глухим голосом, – я знаю одну новость, за которую ты мне дорого заплатишь, лживая низкая тварь. Ты до времени заставила Нельду умереть? Умри же и ты злой смертью.

Ослепленный бешенством, не сознавая своих действий, я схватил ее за горло и, вырвав из-под рясы всегда бывший при мне маленький кинжал, вонзил его в ее грудь. Брызнуло что-то теплое, омочило лицо мое и руки; Герта опустилась со слабым хрипением.

Едва дыша, я прислонился к стене и почти в ту же минуту услышал шум голосов и шагов. В оцепенении стоял я, неподвижно и неопределенно смотря на приближавшихся ко мне людей, из которых один держал в руках светильник. Хороший знакомый голос моего друга и поверенного, Бенедиктуса, привел меня в чувство.

– Ах! Что это значит? Что ты наделал, несчастный? – воскликнул он, приподнимая лампаду, чтобы разглядеть лежавшее у моих ног тело, которое трудно было видеть в коридоре, слабо освещенном кое-где светильниками.

Я поднял голову и вскрикнул: за приором стоял человек высокого роста, весь в черном. Почтенная белая борода окаймляла его лицо и спускалась на грудь.

– Я хотел приятно удивить тебя и вел графа Бруно в лабораторию, – прошептал Бенедиктус.

Я хотел броситься в объятия рыцаря, но он отшатнулся и закрыл лицо руками.

– А! Несчастный! – проговорил он. – В такую минуту пришлось мне найти тебя.

Он был прав, я был убийца, священник-клятвопреступник, и простирал окровавленные руки к тому, кто увидел меня в первый раз после того, как узнал, что он мой отец. Что-то зашевелилось во мне: смесь отчаяния, ярости и тоски взволновали мою душу, и, наверно, что-нибудь из этих чувств отразилось на моем лице, когда я закричал:

– Бог немилосердно осудит меня, но ты не проклинай и прости меня.

В то же мгновение я почувствовал, что объятия отца сжали меня и губы его прикасались к моему лбу.

– Ты прав, сын мой! Бог осудит, а земной отец твой должен только любить и поддержать тебя.

Не могу описать, что перечувствовал я в ту минуту, я, дитя случая, сирота, брошенный с самого рождения. При звуке этого голоса, при этой отеческой ласке, мне показалось, что грубая кора, покрывавшая мою очерствевшую в преступлении душу, таяла в чувстве кротости и горечи; потом натянутые нервы прорвались слезами, и я разрыдался.

Меня отвели в лабораторию, чтобы успокоить и, тем временем, скрыть видимые следы моего преступления. Но мне было дурно, голова горела; минутами все кружилось вокруг меня, и, войдя в свою келью, я упал без чувств.