Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 3 Страница 45

— Ну, не всё так страшно, — успокаивает Катю Самаэль. — Ты себя нарочно накручиваешь, чтобы не было желания вернуться. На деле — признайся, Катерина! — хочется, ведь хочется вернуться, пожить среди людей, а не среди монстров, каждый из которых всего лишь отражение тебя…

— Так это правда? Я сгорела? — допытывается Катерина, вспоминая огненную муку, через которую шла к Вельзевулу — странно знакомую муку, осевшую в глубине тела глухим эхом реальных событий.

— Будто феникс, детка! — похохатывает ангел смерти. — И уже почти возродилась из пепла. Конечно, жницы стоят над тобой со своими прялками, нитями и режущими инструментами — так же, как над всеми — но тело твое еще сгодится для жизни и даже для того, чтобы выносить другую жизнь. Захочешь, найдешь того, кто заделает тебе реальную Дэнни, найдешь, не сомневайся. Мужчинам нравятся чокнутые шлюхи, а ты ведь именно такая.

— Что-то ты разболтался, голубок, — недовольно морщится Саграда.

Неспроста Самаэль несет грязь про скрытые Катины таланты по части ловли и ублажения мужчин — намеренно злит, отвлекает. Интересно, от чего?

Катя тоже не прочь позлить ангела смерти. Тем более что слабость у них одна, одна на всех, незачем и выбирать, куда вонзить коготь.

— Если уговоришь меня бросить Люцифера, Велиар отдаст тебе Эби, сокровище свое, папочкину радость. Насовсем или…?

— Эби нельзя отдать, — криво улыбается Самаэль, становясь похожим на Уриила — не как тень, вывернувшая ангела луны наизнанку, а как портрет, написанный излишне проницательным художником. — У каждого человеческого отродья есть то, чего нет у нас — свобода выбора. Но Абигаэль обещала мне себя, если… Если ее отец получит Денницу.

— Дэнни? — изумляется Катерина.

За доли секунды в ее мозгу выстраивается сюжет мексиканского сериала, нелепый, но не невозможный: да не соединится никто, ни с кем, никак, покуда не вскроются все тайны семейные и родовые — и после, когда выяснится, что суженые-ряженые на деле кровные родственники, тоже никто ни с кем, ибо не открывай наготы родни твоей, она есть твоя нагота, сказал Господь. Ну, людям, по крайней мере, сказал. А пока суженые-ряженые пребывают в растерянности, плохие мальчики и девочки расхватывают их, точно горячие пирожки, грязными ловкими руками, утаскивают в притоны разврата, чтобы насладиться невинностью, оставшейся без поводыря и защитника.

Определенно, сюжет не про ее дочку. Денница-младшая и сама за себя постоит, и Мурмур ее не отдаст, чертова косточка.

Катя с удивлением подмечает: да она гордится своим сыном-зятем! И мысль о нем, восставшем против рая и ада за беззаконную любовь с родной сестрой, отчего-то больше не вызывает отвращения.

— Велиару нужен Денница-старший! — осекает Катерину Самаэль. — Ты хоть иногда перестаешь думать о своих уб… — Саграда напрягается для броска. Может, не в ее силах причинить боль ангелу смерти, но она попробует. Она. Попробует. — …детках?

Для такой бесстыжей субстанции, как ангел, это можно счесть униженным извинением. Гнев, взметнувшийся в Катиной душе, утихает, засыпая чутко, в ожидании своего часа. А Самаэль продолжает — так, словно ничего не произошло:

— Агриэль управлял преисподней много веков. Привык, разлакомился. Всё-то у него было — и геенна, и князь ее, слишком занятый собой, чтобы править. Почти дом, почти работа, почти любовь — всё, как у людей. — Ангел щурит глаза, словно пытается рассмотреть в кромешной тьме прекрасное, комфортное вчера демона небытия. — И тут появляешься ты, ради которой наш карманный владыка готов попробовать, какова власть на вкус. Он-то знает: тебе не перенести княжеской инициации. Да что там, тебе не перенести и воздушных мытарств.[86] Слаба ты, Катерина, уж не обессудь. Люцифер сам мучения подбирал — да так, чтоб душу человеческую в клочья изорвать. А Белиал ему помог, подтолкнул в сторону подлости и беспощадности. Так сказать, ад держит марку. Зато теперь Денница хочет переделать преисподнюю — для тебя. Хочет сделать ее другой. И это станет концом света. Ад не должен меняться, ведь он основа мироздания. Мы сохраним его в неприкосновенности, даже если придется убить вас всех — дьяволов, демонов, мелких бесов, выжившие души. Даже если преисподнюю придется очистить и заново наполнить — нами.

Лицо Самаэля становится отчужденным, замкнутым, кажется, будто он прокручивает в уме картины зачистки ада. Зачистки и наполнения. Легионами бывших ангелов и некондиционных праведников, пушечного мяса господня.

Мимо Катиной щеки, завораживающе светясь, в густом ночном воздухе проплывает светлячок, золотой и зеленый, точно фея абсента. На мгновение замирает напротив глаза, позволяя себя рассмотреть — и вонзается в скулу под нижним веком, словно живая пуля. Катя с воплем отшатывается, а Самаэль, не глядя, ловит «фею» за откляченный золотой зад и отрывает от Катиной щеки — похоже, что с мясом. Растирая между пальцами плоть кусачего светляка вперемешку с плотью Катерины, ангел смерти ухмыляется:

— Осторожней, девочка моя. Здесь нельзя доверять никому и ничему.

— Даже себе, — ворчит Катя, потирая лицо, окровавленное, но по-прежнему гладкое, как если бы ничто не пыталось прокусить в нем дыру.

— В первую очередь себе. — Ангел не понимает юмора, да и не смешно совсем. Какой бы ни была заезженной фраза, она верна: именно себе Катерина не может, не вправе доверять.

— Ты антихрист, — задумчиво подтверждает Самаэль Катины сомнения. — И врешь себе так же бойко, как всем и вся. Твой разум — сплошная ложь, цитадель из вранья, не подступишься.

— Так скажи мне правду! — требует Саграда. — Ты же ангел, правда — твое оружие. Давай, рази.

Ангел смерти невесело ухмыляется:

— Оружие… Это судьба наша, не лучшая из судеб — говорить то, что никто не хочет слышать. Поэтому нас, почитай, никто и не слышит, хоть на ухо ори.

— А я послушаю, — упрямится Катя. — Ну давай, говори, что припас.

— Смерть, — просто, без всякой эффектности, сообщает ангел и разворачивает Катерину лицом к горизонту. — Как, впрочем, и всегда. Но легкую, самую лучшую смерть, какую смог добыть для тебя. Не бойся, Катенька.

— Вот она, твоя вассальная верность. — Катя пытается бороться, пытается напомнить Самаэлю о недавней клятве.

— Да, это она, — не смутившись, кивает ангел смерти. — Все, что я имею, все самое лучшее — для тебя, госпожа.

Саграда испуганно оглядывает ночную равнину, седую от пепла. Пепел ходит волнами, будто ковыль под ветром, серебристый и лиловый в свете луны.

О.

Из-за горизонта, словно сама по себе, вырастает гора, на вершине которой — Катерина знает точно — восседает старец Время, держа в каждой руке по клубку. Черный и белый, они вечно сбегают вниз по склонам, разматываясь в нитку, и поднимаются обратно, собирая по дороге всю грязь пройденного пути. Когда твое время выйдет, они очистятся, шепчет голос в Катиной голове. Один снова станет черен, как ночи богини безумия, другой — бел, как свет, в который ты уйдешь, покинув изношенные доспехи собственного тела, уйдешь голой, не защищенной ничем, кроме памяти о былом.