Александр Варго - Кулинар Страница 47

— Не пизди, Чинарский, я не верю ни единому твоему слову, — пробурчал обиженно Дудуев.

— И правильно делаешь, — усмехнулся Чинарский. — Может быть, я тебе скоро перезвоню.

Теперь настала его очередь бросить трубку, что он с удовольствием и сделал. Снова снял ее, закурил новую сигарету и, продолжая нежиться в ванне, набрал номер справочной.

— Карташов Виталий Борисович, — сказал он в трубку, добавив год рождения и адрес.

Примерно через минуту у него уже был номер телефона владельца «шестерки». Чинарский набрал номер Карташова. Вероятность того, что он нарвется на хозяина, была невероятно мала, но он решил попробовать.

Трубку сняла какая-то девчонка.

— Виталия Борисовича, — официальным тоном произнес Чинарский.

— Папа, тебя, — услышал он удаляющийся детский голос.

— Да? — Видимо, Карташов звонка не ожидал.

— Гражданин Карташов? — металлическим голосом спросил Чинарский. — С вами говорит старший оперуполномоченный по расследованию городской гибэдэдэ майор Чикин. — Чинарский говорил первое, что ему приходило в голову.

— Да? — озадаченно промямлил Карташов. В трубке повисла напряженная тишина.

— Не волнуйтесь, гражданин Карташов. — Чинарский добавил стали в голос. — Если память у вас хорошая, все будет в порядке.

— Не понимаю…

— Сейчас поймете. Сегодня, в тринадцать десять, вы подвозили пассажира от улицы Складской. Он был в светлом плаще и в очках. Не отпирайтесь, нам все известно.

— Это было немного раньше, — поправил его Карташов.

— Это не имеет значения, гражданин Карташов, не перебивайте меня.

— Хорошо…

— Нам нужно знать, где вы его высадили. Вопрос понятен?

— Да, да, конечно. Он вышел на углу Коммунистической и Советской, — торопливо сказал Карташов.

Сплошной совок, подумал Чинарский, а вслух сказал:

— Вы видели, в какой дом он вошел?

— К сожалению, я сразу же уехал, — простонал Карташов.

В этот момент позвонили в дверь.

— Не заперто, — прикрывая трубку ладонью, крикнул Чинарский.

— Не понял. — Карташов, кажется, что-то все-таки услышал.

— Благодарю за службу, — брякнул Чинарский в трубку и шмякнул ее на рычаг.

Обед не занял много времени — к глубочайшему сожалению праздного Антонова, который надеялся на пространную застольную беседу. Чинарский знал, что тот обычно извлекает из своего душевного реквизита: жалобы на неразделенную любовь, сожаления, сопли-слезы. Определив порядок надлежащих дел, Чинарский был собран и даже резок. Он позволил Антонову следовать за ним, но с единственным условием — чтобы тот «не мешался под ногами». Другим требованием Чинарского было абсолютное молчание последнего, то есть отсутствие стремления что-либо выспрашивать и прояснять. В общем, Чинарский требовал в каком-то смысле от своего «компаньона» того, чего желал всесильный Яхве от Авраама. Нерассуждающего подчинения.

Чинарский ограничился единственной фразой, сказав, что он непосредственно занимается расследованием убийства Кулагиной. Антонов пьяно кивнул и поспешил присоединиться к своему деловому приятелю.

Чинарский надел на себя все самое чистое и передовое из одежды, что имел в своем распоряжении. Антонов с веселым недоумением отслеживал эти «жениховские» сборы. Чинарскому мало было приличного пиджака и свежей рубашки, он вытащил из объемистой тумбочки видавший виды немодный галстук и принялся его завязывать. У него плохо это получалось, и Антонов предложил помощь. Чинарский обрадованно согласился, и вскоре его шею украсила сине-коричневая «удавка». Посмотревшись в зеркало, Чинарский скривил физиономию.

— Отвык я от этого маскарада, — небрежно бросил он и отправился на «задание».

Они пешком дошли до дома Марии Митрофановны.

— И чего мы здесь забыли? — икнул Антонов.

Чинарский обдал его уничтожающе-холодным взглядом: мол, я же предупреждал! Антонов, разыгрывая клоунаду, закрыл себе рот ладонью и уничижительно втянул голову в плечи.

Чинарский хотел встретиться с Марией Митрофановной как бы между прочим. А посему и подстерегал ее у дома.

После двух часов круговой ходьбы Антонов жалобно и устало заблеял. Чинарский милостиво отпустил его, пообещав позвонить в редакцию и сообщить о своих успехах. На том они и разошлись. Только перед уходом Антонов выцыганил у Чинарского двадцатник. Тот с удовольствием сунул ему деньги и, проводив приятеля взглядом до поворота, облегченно вздохнул и продолжил свое унылое занятие.

Он прождал весь вечер, но Мария Митрофановна так и не появилась. У него уже возникло искушение подняться к ней, но усилием воли он его поборол и решил прийти завтра.

Закуривая двадцатую сигарету, он отправился к пересечению Коммунистической и Советской, планируя помотаться в тех широтах в надежде на случайную встречу с Александром. Посидев на парапете, на скамейке, на ящике возле пивной палатки, он выпил три бутылки «Балтики», но так и не встретил парня в бежевом плаще.

Начало смеркаться. Чинарский подежурил еще полчаса и зашагал к дому. Настроение у него, несмотря на неудачу, было ровное. Лишь одна вещь тяготила его. Он гадал: сколько времени будет сохранять свежий благообразный вид его нынешняя одежда, ведь он может в одно из таких дежурств не сдержаться и пуститься во все тяжкие. А там уж куда кривая выведет!

Перекусив, Чинарский вытянулся на диване и открыл Дилана Томаса. Но читать не смог, мешали воспоминания о Надьке. Он видел ее улыбающееся лицо, кокетливый взгляд, вздернутый нос, слышал ее бойкий голос. Понемногу мысли стали путаться, лицо Надьки — расплываться, смех — затихать. Чинарского засасывало болото сна. Его сознание стало добычей причудливых образов, в хороводе которых мелькали Антонов, парень в плаще, водитель «Москвича», Мария Митрофановна. Валька, судорожно хохоча, скакала на Араксе, утомленный Дудуев качался на двугорбом верблюде, а сам он, Чинарский, волшебно завладев мощным телом Альта, мчался, подобно кентавру, сквозь клубящуюся мглу, преследуемый пропахшими мантаурой аборигенами Мадагаскара.

Глава XXIII

На Стивенс-роуд — таков неписаный закон здешней жизни — селится приличная публика. Среди живущих на этой широкой, ухоженной улице с небольшими уютными палисадниками, почтовыми ящиками возле коттеджей и цветочными горшками у дверей есть немало выходцев из России и Украины. Большинство эмигрантов уже вполне ассимилировались, разговаривают на квебекском французском или английском, не забывая своего родного языка и уснащая порой речь удивительными билинговыми конструкциями.

В одном из таких коттеджей — с парадной лестницей, тарелкой спутниковой антенны на крыше, с верандой — жили мать и дочь. Валерия Константиновна работала в местном банке, Екатерина заканчивала колледж. Ей было двадцать четыре года. На следующий год она планировала поступить в Монреальский университет, на факультет театральных искусств. Ее привлекала карьера театрального критика и рецензента.

Валерия Константиновна поначалу шокировала общественность своей приверженностью идеалам свободной любви. Она отвергла всех до одного засидевшихся женихов пригородной зоны и, пренебрегая расхожей моралью, сожительствовала с молодыми людьми из Торонто и Монреаля. Через год с небольшим интерес жителей со Стивенс-роуд к Валерии Константиновне поутих, местные женихи успокоились и даже избегали колкую на язык «beautiful russian».

Утренняя почта не приносила ничего, кроме рекламных проспектов, газет и журналов. В эпоху компьютеров и мобильных телефонов письма выглядят смешным анахронизмом. Телеграмма похожа на факс, только идет дольше и приносит ее почтальон. Под роспись, как и заказное письмо.

Катя расписалась в регистрационном журнале и вернула ручку почтальону. Тот оседлал свой спортивный велосипед и поехал дальше.

Поначалу Катя не могла понять, что написано на узком клочке бумаги, так как не удосужилась снять наушники. В ушах протяжно стонал Оззи Осборн. Только увидев российский адрес, она сообразила, от кого телеграмма. Мать была уже на работе, да и Кате нужно было срочно ехать в колледж, а потому, прочитав телеграмму, девушка сунула ее в карман джинсового комбинезона и принялась складывать учебники в свой рюкзак. Ни занятия, ни общение с подругами, ни настойчивые ухаживания Марка Осфилда, ни привычное равнодушие Жана Солерна, причинявшее Кате боль, не могли рассеять охватившее ее недоумение. Она ждала сообщения о ком угодно, только не о своем брате.

Имя Марии Митрофановны, казалось, вынырнуло из мира детских сказок. Катя поймала себя на мысли, что перестала думать об этой немного неуклюжей сердобольной женщине как о живой и имевшей к ней, Кате, какое-то отношение. О брате своем она тоже почти забыла. И вот вдруг приходит телеграмма, где сообщается, что он серьезно болен.