Дэн Симмонс - Террор Страница 48

Крозье отпил еще виски.

Был апрель 1843 года – ранняя осень в Южном полушарии, хотя дни еще стояли длинные и теплые, – когда «Эребус» и «Террор» возвратились на Землю Ван-Димена.

Росс и Крозье снова гостили в губернаторском доме – который старожилы Хобарта официально называли правительственной резиденцией, – но на сей раз пасмурная тень уныния лежала на челе супругов Франклин. Крозье, счастливый возможностью находиться рядом с Софией, не хотел замечать этого, но даже веселая и жизнерадостная София была подавлена тягостной атмосферой – событиями, заговорами, предательствами, разоблачениями, кризисами, – царившей в Хобарте в течение двух лет, проведенных «Эребусом» и «Террором» во льдах, и за первые два дня своего пребывания в правительственной резиденции он узнал достаточно, чтобы понять причину уныния, владевшего Франклинами.

Похоже, местные мелкие землевладельцы, от имени которых выступал один подлый иуда в лице управляющего колонией капитана Джона Монтегю, на шестом году пребывания сэра Джона в должности губернатора решили, что он просто-напросто их не устраивает, как не устраивает его жена, прямодушная и неординарная леди Джейн. От самого сэра Джона Крозье услышал (на самом деле случайно подслушал, когда удрученный сэр Джон разговаривал с капитаном Россом в своем полном книг кабинете с горящим, несмотря на восьмидесятиградусную жару[8], камином, где трое мужчин пили бренди и курили сигары) лишь одно пояснительное замечание: что местные жители «обнаруживают известную недоброжелательность и прискорбное непонимание общественных интересов».

От Софии Крозье узнал, что сэр Джон – по крайней мере, в глазах общественности – из «человека, который съел свои башмаки» превратился сначала в «человека, который мухи не обидит» (каковое определение он сам к себе постоянно применял), а затем получил широко распространенное на острове прозвище «размазни и бабы». Последнее, по заверениям Софии, объяснялось неприязнью местных жителей к леди Джейн, а равно попытками сэра Джона и его супруги улучшить положение туземцев и заключенных, которые работали там в нечеловеческих условиях.

– Понимаете, предыдущие губернаторы просто отдавали заключенных внаем для осуществления безумных проектов местных плантаторов и городских предпринимателей, получали свою долю прибыли и держали язык за зубами, – объяснила София Крэкрофт, когда они прогуливались в тенистых садах правительственной резиденции. – Дядя Джон никогда не играл в такие игры.

– Безумные проекты? – переспросил Крозье.

Он остро сознавал, что ладонь Софии лежит у него на руке, пока они идут и разговаривают приглушенными голосами, одни в теплых сумерках.

– Если владелец плантации хочет проложить новую дорогу на своей земле, – сказала София, – предполагается, что губернатор должен дать ему внаем шестьсот изнуренных голодом заключенных – или тысячу, – которые будут работать с рассвета до глубокой ночи, в ножных и ручных кандалах, под палящим тропическим солнцем, без воды и пищи, подвергаясь жестокой порке, коли они упадут или споткнутся.

– Боже мой, – сказал Крозье.

София кивнула. Она продолжала смотреть себе под ноги, на белый булыжник садовой дорожки.

– Управляющий колонии Монтегю решил, что заключенные должны вырыть карьер – хотя никакого золота на острове никогда не находили, – и несчастных поставили на эту работу. К тому времени, когда проект закрыли, глубина карьера превышала четыреста футов – он постоянно затапливался, уровень грунтовых вод здесь очень высокий, разумеется, – и говорят, каждый вырытый фут этого мерзкого карьера стоил жизни двум или трем заключенным.

Крозье удержался от того, чтобы снова не воскликнуть «боже мой», но, по правде говоря, только эти слова и пришли ему на ум.

– Через год после вашего отплытия, – продолжала София, – Монтегю – этот скользкий тип, эта гадина – убедил дядю Джона уволить местного врача – человека очень популярного среди приличных людей здесь – по сфабрикованному обвинению в нарушении служебного долга. Это разделило колонию. Все общественное негодование обрушилось на голову дяди Джона и тети Джейн, хотя тетя Джейн с самого начала возражала против увольнения врача. Дядя Джон – вы знаете, Френсис, как он не любит конфликтовать, а тем более прибегать к каким-либо карательным мерам, вот почему он часто говорил, что мухи не обидит…

– Да, – сказал Крозье, – я однажды видел, как он осторожно выносит муху из гостиной и отпускает на волю.

– Дядя Джон, прислушавшись к совету тети Джейн, восстановил врача в прежней должности, но тем самым заимел заклятого врага в лице Монтегю. Перебранки и обвинения стали публичными, и Монтегю, в сущности, назвал дядю Джона лжецом.

– Боже мой, – сказал Крозье.

А подумал он следующее: «На месте Франклина я бы вызвал этого негодяя Монтегю на поле чести и там отстрелил ему яйца, прежде чем вышибить мозги».

– Надеюсь, сэр Джон уволил мерзавца.

– О да, – сказала София, печально усмехнувшись, – но от этого положение только усугубилось. Монтегю вернулся в прошлом году в Англию на том же корабле, с которым туда отправилось письмо дяди Джона с уведомлением об увольнении, и, на нашу беду, оказалось, что Монтегю является близким другом лорда Стенли, министра по делам колоний.

«Да уж, губернатор действительно попал в хороший переплет», – подумал Крозье, в то время как они приблизились к каменной скамье в дальнем конце сада.

– Плохо дело, – сказал он.

– Хуже, чем дядя Джон и тетя Джейн могли себе представить, – сказала София. – Корнуэльская «Кроникл» опубликовала длинную статью под названием «Бездарное царствование героя-полярника». Местная «Таймс» ополчилась на тетю Джейн.

– Да в чем же леди Джейн-то виновата?

София невесело улыбнулась:

– Тетя Джейн, она вроде меня… ну, не такая, как все. Полагаю, вы видели ее комнату здесь, в резиденции губернатора, когда дядя Джон показывал вам поместье во время прошлого вашего визита?

– О да, – сказал Крозье. – Коллекция у нее замечательная.

Будуар леди Джейн – в той своей части, куда они получили доступ, – был заполнен от покрытого коврами пола до потолка скелетами животных, осколками метеоритов, окаменелостями, дубинками и барабанами аборигенов, резными деревянными масками, десятифутовыми веслами, при посредстве которых британский военный корабль «Террор», наверное, мог бы идти со скоростью пятнадцать узлов, многочисленными чучелами птиц и по меньшей мере одним искусно выполненным чучелом обезьяны. Крозье никогда прежде не видел ничего подобного ни в одном музее или зоосаде, а уж тем более в дамской опочивальне. Разумеется, Френсис Крозье видел очень и очень мало дамских опочивален на своем веку.

– Один человек, гостивший здесь, написал в хобартскую газету, что – я цитирую дословно, Френсис, – «личные апартаменты супруги нашего губернатора больше похожи на музей или бродячий зверинец, нежели на будуар леди».

Крозье поцокал языком и устыдился своих мыслей аналогичного свойства.

– Так этот Монтегю по-прежнему причиняет вам неприятности? – спросил он.

– Больше, чем когда-либо. Лорд Стенли – эта гадина из гадин – вернул сюда Монтегю, восстановил в прежней должности и прислал дяде Джону письменный выговор столь ужасный, что тетя Джейн в разговоре со мной сравнила его с поркой кнутом.

«Я бы отстрелил мерзавцу Монтегю яйца, а потом отрезал бы яйца лорду Стенли и подал бы их ему на завтрак сваренными в мешочек», – подумал Крозье.

– Это ужасно, – сказал он.

– Но дальше было хуже, – сказала София.

В полумраке Крозье посмотрел, не плачет ли она, но никаких слез не увидел. София не относилась к числу плаксивых женщин.

– Стенли обнародовал свой выговор? – предположил Крозье.

– Этот… гнусный человек… отдал копию официального выговора своему другу Монтегю, прежде чем отослал письмо дяде Джону, а он, подлейший из подлецов, поспешил отправить ее сюда с самым скорым почтовым судном. Копии разошлись по городу, по рукам всех недоброжелателей дяди Джона за несколько месяцев до того, как дядя Джон получил письмо в официальном порядке. Вся колония хихикала каждый раз, когда дядя Джон или тетя Джейн посещали какой-нибудь концерт или присутствовали в силу необходимости на каких-нибудь официальных мероприятиях. Я извиняюсь за свои выражения, не подобающие леди.

«Я бы скормил лорду Стенли его поганые яйца, запеченные в куче его собственного дерьма», – подумал Крозье. Вслух он не сказал ничего, но кивнул, давая понять, что прощает Софии выражения, не подобающие леди.

– И когда дядя Джон и тетя Джейн думали, что хуже уже быть не может, – продолжала София слегка дрожащим голосом (но дрожащим от гнева, не сомневался Крозье, а не от слабости), – Монтегю послал своим здешним друзьям-плантаторам пакет, содержащий триста страниц частных писем, документов из архива губернаторской резиденции и официальных донесений, которые он использовал, чтобы скомпрометировать губернатора в глазах лорда Стенли. Означенный пакет хранится в Центральном банке колонии здесь, в столице, и дядя Джон знает, что две трети местных знатных семейств и крупных предпринимателей совершили паломничество в банк и ознакомились с содержанием бумаг. В них капитан Монтегю называет губернатора «круглым дураком»… и, насколько нам известно, это самое вежливое высказывание из всех, употребленных в этих отвратительных документах.