Анна Малышева - Конкистадоры (сборник) Страница 5

Очнувшись от оцепенения, Каталина первой уселась за накрытый к обеду стол. Вслед за ней стали садиться остальные, и шум отодвигаемых стульев смешался с мягким звоном напольных часов, отбивавших очередной полдень, один из сотен тысяч в бесконечной череде.

Дневник дракона

Запредельный ужас, бывает, милосердно отнимает память…

Или свет угасает, или я с каждым днем вижу все хуже. Небо в маленькой, высоко пробитой отдушине – белое, облака – серые, стены моей темницы – черные. Зеркала у меня нет, и себя самого я не видел никогда, но чувствую, что стар, очень стар. Я уже с трудом выцарапываю этот дневник рыбьей костью на полях пергаментных листов со своими любимыми сказками. Этим сказкам я обязан всем – умением читать и писать (о принципе письменности догадался сам, никто меня не учил), знанием мира (и своего места в нем), плохим зрением (ведь я читал, даже когда смеркалось). Я сам оттуда, из сказок. Позвольте представиться, я – Дракон Амвросий, Император. Долгие годы сижу в каменном мешке, никого не вижу, ни с кем не говорю. Но насколько я одинок, настолько же и неуязвим. Я – Амвросий, символ величия и бессмертия Империи. Сперва я этого не понимал, но когда перечитываешь одни и те же сказки раз за разом, на ум невольно приходят некие мысли. Я напрасно ощупываю свое лицо (или морду), пытаясь понять, какая у меня внешность. Натыкаюсь на ржавый железный намордник, через погнутые прутья которого едва-едва могу схватить с влажного заплесневевшего пола куски протухшей еды. Пытаюсь заговорить на языке, который выучил по книгам, а слышу хриплый рев. Какой у меня голос? Сколько мне лет? Откуда я? Как меня зовут? Имя – Амвросий – я выбрал сам, когда впервые в этой тьме осознал себя КЕМ-ТО и мне стало жутко обходиться без имени. Может быть, прежде у меня было другое… А это упоминалось в одной сказке, моей любимой, так напоминающей мою судьбу, про двух братьев-принцев, один из которых заточил другого в подземелье, чтобы незаконно завладеть троном. Я перечитывал эту сказку до тех пор, пока кусок пергамента не сгнил. Там не было ни начала, ни конца, как нет их и в моей жизни. Прошлое я почти забыл, будущего не знаю. Настоящее – это я сам.

Они – там, снаружи, наверное, догадываются, что я умею и люблю читать. Сбрасывают вниз вместе с едой новые книги. Точнее куски, обрывки страниц, никому не нужные, разрозненные. Иные клочки пергамента отлетают слишком далеко, и я напрасно натягиваю цепь, которой прикован к стене, пытаясь до них дотянуться. И в такие минуты меня мучает не грубый железный ошейник, который надели на меня, как на дикого зверя, нет… Ужасно то, что эти сказки, которые лежат так близко, навеки останутся недоступными и медленно сгниют, как гниет здесь все, как гнию и я. Воды мне не опускают, ее и так предостаточно. Я утоляю жажду, облизывая влажный мох во впадинах своего подземелья, и снова принимаюсь за книги. В эти часы я забываю о наморднике, скрывшем морду (лицо?). Возможно, я единственный Дракон, который научился читать. У меня нет впечатлений, нет друзей, время для меня – условность. Единственная реальность – намордник (за долгие годы так и не сумел его сорвать), еда и еще сказки. И еще – пятно яркого света, разрывающее высшую точку моей каменной темницы, когда бросают еду и рваные листы пергамента. В этом пятне моим слабым глазам ничего не разглядеть, но кажется, там человек. Я могу догадаться об этом по иллюстрациям к сказкам. Он никогда со мной не говорит, а жаль. Если бы я мог услышать человеческую речь! Одно дело – знать, другое – слышать. Мне хочется поговорить, но делаю я это только с самим собой.

Когда так мало впечатлений, невольно делаешь скоропостижные выводы или совершаешь глупости. Но я не таков. Читали балладу о леди из Шелота? Она умерла, потому что устала жить в заточении и не могла больше видеть теней. Смерть красивая, но для женщины, не для меня. Разница между красавицами и драконами в том, что одни находятся под замком, а другие их стерегут. Я нахожусь под замком, но я не красавица. Я никого не стерегу, но я Дракон. Это моя собственная, новая сказка, и я записываю ее очень медленно – руки (или лапы) часто болят от сырости. В очень плохие дни (можно выбирать между плохими и очень плохими), когда пальцы (клешни) не слушаются, ем с пола, через прутья намордника, а чтобы пролистать страницы сказок, сильно дую на них.

Полагаю, что власть моя велика (так во всех сказках), но я ею не пользуюсь. Мне стоит сказать Слово, и стены падут, и меня коронуют, но я молчу. Я жду своего младшего брата, принца, который заточил меня в подземелье, чтобы незаконно завладеть престолом. О, мне не нужна моя власть, но я хотел бы отречься добровольно, а не корчиться в этом сыром аду. Почему меня не убили сразу, как только я стал кому-то мешать? Что это – милость или медленная пытка, или чей-то дальний расчет? Знает ли мой брат, что я еще жив? Кто-то ведь кормит меня, значит, я нужен. Но пока я жив, настоящий Император – я. Иногда из последних сил приподнимаюсь и выглядываю в отдушину. Вижу круглые серые башни, обступившие двор, белый гербовый флаг, стрекочущий на ветру у караульни. Мир для меня двухцветен.

Тюрьма избавляет меня от впечатлений, которые могли бы мучить и угнетать. В известном смысле я не движусь к смерти, лишь созерцаю ее движение вокруг меня, ко мне. Я, как все драконы, наверное, волшебник (догадываюсь, но не проверял).

Затворничество тягостно, но я не рад тому, что иногда приходится принимать гостей. Я написал, что меня никто не посещает, но кое о чем умолчал. Они приходят. Начиная с детства, с юности, если у меня было что-то похожее на детство и юность. Я пугался, но не отступал. Во дворе раздавалось щелканье копыт и ноющие, ясные звуки, непохожие на пение ветра. После из книг я узнал, так трубят в рог. Тогда надо было ждать гостя. Его спускали ко мне на длинной цепи из того же отверстия, откуда бросали еду.

Конечно, я вовсе не обязан никого принимать, как не обязан править, находиться в темнице – для Императора не существует обязанностей. Но этикет есть этикет. Во время этих бессмысленных визитов я и понял, что являюсь Драконом, потому что эти прекрасные рыцари нападали на меня, пытаясь убить. Убивал их я. Вот еще одно доказательство того, что я Дракон. Они слабели от ужаса при одном взгляде на меня, а я, даже прикованный, даже в наморднике, умудрялся сделать бросок и сдавить, а после прокусить им горло – все они были без лат и дрожали от страха. Правда, иногда кто-то успевал метнуть копье или послать стрелу из арбалета. Почти вслепую – они-то в моем каменном мешке с непривычки терялись. Несколько обломков наконечников торчат в моем теле и поныне. Я пытался их удалить, но не смог. Моя огрубевшая кожа давно стала похожей на чешую. А ведь было время (я смутно помню), когда она ничем не отличалась от кожи людей, и такие раны убили бы меня. Трупы рыцарей вытаскивали наверх длинными крючьями. Никто из них не сказал со мной ни слова, даже не выкрикнул девиза, а ведь по законам турниров, вызывая противника, так полагалось! Речь, человеческая речь! Услышу ли я когда-нибудь ее?

Может быть, меня заколдовали? Такие сказки я тоже очень люблю. Кто мне спускает вместе с едой эти листки? Зачем? Что это – милосердие или издевка? Известно ли точно кому-нибудь, что я выучился читать? Если известно, то это милосердие. Но… И издевка тоже. Жестоко показывать мне мир, которого я никогда не увижу. А если увижу, люди отшатнутся от меня с воплями ужаса, увидев изуродованное намордником лицо, за годы превратившееся в морду, услышав беспомощные хриплые звуки.

Иногда на картинках в сказках я обнаруживаю фигуры, чем-то мне знакомые. Такое ощущение, что я видел их когда-то давно, в младенчестве или во сне. Я напрягаю зрение, и тогда на краткий миг мне удается различить цвета. Отчего, взглянув на стройную женщину в белом головном покрывале и лазурном платье, мне хочется сказать: «Матушка!»? А вот суровый бородатый мужчина на сером в яблоках коне, увешанный раззолоченным оружием. Мне хочется сказать: «Отец!» Отчего? Ведь я Дракон. Ведь я и людей никогда не видел, не считая безликих рыцарей, которые пытались меня убить. Я их даже не успевал разглядеть, называя прекрасными только по куртуазному обычаю. И еще меньше я знал о темном пятне, которое было человеком, сбрасывавшим в подземелье сказки и еду.

Что это?! Как сердце бьется! Не могу опомниться после того, что было вчера… Я видел своего брата, самовольно занявшего престол. Я так взволновался, когда понял, что увижу его, что почти ослеп. Тюрьму открыли. Там, в дальнем углу, куда я никогда не мог доползти на цепи, оказалась дверь! Вошедшие люди в латах разбили кувалдой звено моей цепи и на ее обрывке грубо выволокли меня в круглый внутренний двор замка. На башнях трещали длинные узкие флаги, тоскливо и ясно ныли трубы где-то за стеной, крохотное холодное солнце стояло в зените. Я поднял тяжелую голову в наморднике и увидел брата.