Стивен Кинг - Воспламеняющая взглядом Страница 5

Энди и Чарли сидели рядышком перед стойками с привинченными к ним, поцарапанными, с вмятинами, выкрашенными в черный цвет телевизорами. Они казались Энди зловещими, футуристическими кобрами. Он опустил два последних четвертака, чтобы их с Чарли не попросили освободить места. Телевизор перед Чарли показывал старый фильм «Новобранцы», а в телевизоре перед Энди Джонни Карсон наигрывал что-то вместе с Санни Боно и Бадди Хэккетом.

– Папочка, я должна это сделать? – спросила Чарли во второй раз. Она почти плакала.

– Малышка, я выдохся, – сказал он. – У нас нет денег. Мы не можем здесь оставаться.

– А те плохие люди приближаются? – спросила она, голос ее упал до шепота.

– Не знаю. – Цок, цок, цок – у него в голове. Уже не черная лошадь; теперь это были почтовые мешки, наполненные острыми обрезками железа; их сбрасывали на него из окна пятого этажа. – Будем исходить из того, что они приближаются.

– Как достать денег? Он заколебался, потом сказал:

– Ты знаешь.

В ее глазах появились слезы и потекли по щекам. – Это нехорошо. Нехорошо красть.

– Знаю, – сказал он. – Но и нехорошо нас преследовать. Я тебе это объяснял, Чарли. Или, по крайней мере, пытался объяснить.

– Про большое нехорошо и маленькое нехорошо?

– Да. Большее и меньшее зло.

– У тебя сильно болит голова?

– Довольно сильно, – сказал Энди. Бессмысленно говорить ей, что через час или, возможно, через два голова разболится так, что он не сможет связно мыслить. Зачем запугивать ее больше, чем она уже запугана. Какой смысл говорить ей, что на сей раз он не надеется уйти.

– Я попытаюсь, – сказала она и поднялась с кресла. – Бедный папочка. – Она поцеловала его.

Он закрыл глаза. Телевизор перед ним продолжал играть – отдаленный пузырь звука среди упорно нарастающей боли в голове. Когда он снова открыл глаза, она казалась далекой фигуркой, очень маленькой в красном и зеленом, словно рождественская игрушка, уплывавшая, пританцовывая, среди людей в зале аэропорта.

Боже, пожалуйста, сохрани ее, подумал он. Не дай никому помешать ей или испугать ее больше, чем она уже испугана. Пожалуйста и спасибо, господи. Договорились?

Он снова закрыл глаза.

Маленькая девочка в красных эластичных брючках и зеленой синтетической блузке. Светлые волосы до плеч. Невыспавшаяся. Очевидно, без взрослых. Она находилась в одном из немногих мест, где маленькая девочка может в одиночку незаметно бродить после полуночи. Она проходила мимо людей, но практически ее никто не замечал. Если бы она плакала, подошел бы дежурный и спросил, не потерялась ли она, знает ли она, на каком самолете летят ее мамочка и папочка, как их зовут, чтобы их разыскать. Но она не плакала, и у нее был такой вид, словно она знала, куда идет.

На самом деле не знала, но ясно представляла, что ищет. Им нужны деньги; именно так сказал папочка. Их догоняют плохие люди, и папочке больно. Когда ему так больно, ему трудно думать. Он должен прилечь и лежать как можно спокойнее. Он должен поспать, пока пройдет боль. А плохие люди, вероятно, приближаются... Люди из Конторы, люди, которые хотят их разлучить, разобрать их на части и посмотреть, что ими движет, посмотреть, нельзя ли их использовать, заставить делать разные штуки.

Она увидела бумажный пакет, торчавший из мусорной корзины, и прихватила его. Потом подошла к тому, что искала, – к телефонам-автоматам.

Чарли стояла, глядя на них, и боялась. Она боялась, ибо папочка постоянно твердил ей, что она не должна делать этого... с раннего детства это было Плохим поступком. Она не всегда в силах контролировать себя и не делать плохих поступков, из-за которых может поранить себя, кого-нибудь еще, многих людей. Однажды...

(ОХ, МАМОЧКА, ИЗВИНИ, ТЕБЕ БОЛЬНО, БИНТЫ, МАМИН КРИК, ОНА ЗАКРИЧАЛА, Я ЗАСТАВИЛА МАМОЧКУ КРИЧАТЬ, И Я НИКОГДА СНОВА... НИКОГДА... ПОТОМУ ЧТО ЭТО – ПЛОХОЙ ПОСТУПОК) в кухне, когда она была маленькой... но думать об этом тяжело. Это был Плохой поступок, потому что, когда ты выпускаешь это на волю, оно добирается повсюду. А это так страшно.

Было еще и разное другое. Посыл, например; папочка так называл это – мысленный посыл. Только ее посыл оказывался гораздо более сильным, чем папочкин, и у нее никогда потом не болела голова. Но иногда после... вспыхивал огонь.

Слово, которым назывался Плохой поступок, звенело в ее голове, пока она стояла, нервно поглядывая на телефонные будки: пирокинез. «Ничего, – говорил ей папочка, когда они были еще в Портсити и, как дураки, думали, что в безопасности. – Ты – сжигающая огнем, милая. Просто больша зажигалка». Тогда это показалось забавным, она хихикнула, но теперь это совсем не выглядело смешным.

Другая причина, по которой ей не следовало давать свой посыл, – они могут обнаружить. Плохие люди из Конторы. "Не знаю, что они сейчас знают о тебе, – говорил ей папочка, – но я не хочу, чтобы они обнаружили что-нибудь еще. Твой посыл – не совсем как мой, малышка. Ты не можешь заставить людей... ну, менять свое мнение, ведь правда? «Не-еее...»

«Но ты можешь заставить предметы двигаться. Если же они увидят какую-то закономерность и свяжут ее с тобой, то мы окажемся в еще большем переплете, чем сейчас».

ТУТ НУЖНО УКРАСТЬ, А КРАЖА – ТОЖЕ ПЛОХОЙ ПОСТУПОК.

Ничего. У папочки болит голова, им нужно попасть в тихое, теплое место, пока ему совсем не стало тяжело думать. Чарли шагнула вперед.

Там было около пятнадцати телефонных будок с полукруглыми скользящими дверьми. Быть внутри будки – все равно что в огромнейшей капсуле с телефоном внутри. Чарли видела, проходя мимо будок, – большинство темные. В одну втиснулась толстуха в брючном костюме. Она оживленно разговаривала и улыбалась. А в третьей будке от конца какой-то парень в военной форме сидел на маленьком стульчике при открытой двери, высунув наружу ноги. Он быстро говорил.

– Салли, слушай, я понимаю твои чувства, но я все объясню. Абсолютно. Знаю... Знаю... дай мне сказать... – Он поднял глаза: увидел, что на него смотрит маленькая девочка, втянул ноги внутрь и задвинул полукруглую дверь – все одним движением, как черепаха, убирающаяся в панцирь.

Спорит со своей подружкой, подумала Чарли. Учит уму-разуму. Никогда не разрешу мальчишке так учить меня.

Эхо гудящего громкоговорителя. Страх, разъедающий сознание. Все лица кажутся чужими. Она чувствовала себя одинокой и очень маленькой, сейчас особенно тоскующей по матери. Она шла на воровство, но имело ли это какое-либо значение? Они украли жизнь ее матери. Хрустя бумажным пакетом, она проскользнула в последнюю телефонную будку, сняла трубку с рычага, притворилась, будто разговаривает – привет, деда, да, мы с папочкой, только что приехали, все в порядке, – и смотрела через стекло, не подглядывает ли кто-нибудь за ней. Никого. Единственным человеком поблизости была стоявшая спиной к Чарли чернокожая женщина, она получала из автомата страховку на полет.

Чарли взглянула на телефонный аппарат и вдруг передала ему приказ, толкнула его.

От усилия она бормотнула что-то и закусила нижнюю губу, ей понравилось, как та скользнула под зубы. Нет, никакой боли она не почувствовала. Ей нравилось вот так толкать вещи, это обстоятельство тоже пугало ее. А что если ей всерьез понравится это опасное занятие?

Она опять совсем слегка толкнула таксофон – из отверстия для возврата монет вдруг полился серебристый поток. Она попыталась подставить пакет, но не успела – большинство четвертаков, пятаков и десятицентовиков высыпалось на пол. Она наклонилась и, поглядывая через стекло, смела сколько смогла монеток в пакет.

Собрав мелочь, она перешла в следующую будку. В соседней все еще разговаривал военнослужащий. Он снова открыл дверь и курил.

– Сал, клянусь богом, я это сделал! Спроси хоть своего брата, если мне не веришь! Он...

Чарли плотно задвинула дверь, приглушив слегка ноющий звук его голоса. Ей было всего семь лет, но она чувствовала, когда лгали. Она взглянула на аппарат, и тот отдал свою мелочь. На сей раз девочка точно подставила пакет – монеты посыпались в него с легким мелодичным звоном.

Военнослужащий уже ушел, когда Чарли выскользнула из своей будки и вошла в его. Сиденье все еще было теплым, и в воздухе, несмотря на вентилятор, противно пахло сигаретным дымом.

Деньги прозвенели в пакет, и она двинулась дальше.

Эдди Делгардо сидел в жестком контурном пластиковом кресле, посматривал на потолок и курил. Стерва, думал он. В следующий раз пусть хорошенько подумает, прежде чем откажет ему в постели. Эдди это, и Эдди то, и, Эдди, я никогда не захочу видеть тебя снова, и, Эдди, как ты можешь быть таким жесто-о-ким. Но он уже показал ей за это надоевшее я-не-хочу-видеть-тебя-снова. Он был в тридцатидневной увольнительной и теперь направлялся в Нью-Йорк поглазеть на виды Большого яблока и пройтись по барам для одиночек. А когда он вернется, Салли сама будет как большое спелое яблоко, спелое и готовое упасть. Никакое разве-ты-меня-совсем-не-уважаешь не пройдет с Эдди Делгардо из Марафона, штат Флорида, и если она вправду верит бреду о том, что его стерилизовали, так ей и надо. Пусть бежит, если хочет, к своему захолустному братцу-учителю. Эдди Делгардо будет водить армейский грузовик в Западном Берлине. Он будет...