Тьма под кронами (СИ) - Погуляй Юрий Александрович Страница 5

Сакура осыпала рыжие волосы женщины розовым конфетти цветочных лепестков, шептала что-то нежно и страстно. Дерево текло, и со всех сторон слышались тихие звуки поцелуев — мелкие капли яркой смолы с чмокающим плеском падали с черных ветвей на влажные от росы жесткие листья. Земля под ногами была испещрена этими красными язвами, воздух стал мутным, вязким и сладким, как вишневый компот.

Анна вдруг захотела остаться здесь навечно, быть всегда в этом месте, утратить способность передвигаться и обрести спокойную, полную тихих радостей жизнь длиною в столетия…

Словно сквозь сон она услышала звук открывающихся ворот и затихающий вдали шум мотора. Она продолжала улыбаться, когда к ней подошел Сергей и сообщил, что с Вилли все хорошо. Анна обвила его шею руками и поцеловала в губы долгим жадным поцелуем, словно хотела выпить его досуха. Сергей подхватил ее бедра и прижался к ней всем телом, вминая в ствол сакуры. Соитие было торопливым, яростным, и, когда он выплеснулся в нее, Анна почувствовала не только его объятия и не только его семя. Ее как будто подхватил сгустившийся ароматный воздух, проник в нее влажными соками и растворился внутри.

Позднее, уже лежа в постели рядом со спящим мужем, Анна отчетливо поняла, что ее пятая беременность будет особенной.

Стефания родилась в феврале, точно в срок и без каких-либо осложнений. Анна, глядя на новорожденную дочь, чувствовала такой прилив сил, что, казалось, могла бы родить еще с десяток таких же белокожих, крепеньких малышей с розовыми круглыми пяточками и рыжим пушком на макушке.

Последующие три года Сергей неизменно возвращался домой с некоторой опаской, потому что дом превратился в подобие цирка шапито: везде носилась Стефания, Стефания с Анной, Стефания с Вилли, Стефания с соседскими карапузами, с Анной и с Вилли… Жена каждый раз убеждала его, что именно так выглядит счастье.

Сегодня был день рождения Анны, 7 августа, и Сергей специально сделал небольшой крюк по пути домой, чтобы выбрать для жены букет не по фото в приложении, а по наитию, что-нибудь не формальное, а понятное только им. Может быть, гладиолусы… или гиацинты… Подарки он приготовил заранее — бриллиантовые серьги с опалами для жены и детские качели для дочери.

В саду уже был установлен шатер с накрытым столом, и первые гости уже бродили вокруг по саду.

— Папа! — к Сергею уже бежала Стефания, за ней, разумеется Вилли.

— Стешка! Привет, привет, доча! Качельки пойдем вешать? Папа качели для тебя привез. Будет весело!

Сергей подхватил на руки радостно визжащую дочку и пошел здороваться с гостями.

— Виктор, привет! — Сергей хлопнул по спине бывшего однокашника, теперь партнера, — Пойдем, поможешь мне с качелями.

Анна выглянула в окно, убедилась, что дочка с отцом, и продолжила хлопотать над сервировкой.

Когда все было готово, припоздавшие гости прибыли и все расселись за столом под белым пологом шатра, Сергей взял жену за руку и шутливо, нарочито торжественно обратился к ней:

— Дорогая Анька! Аннушка, жена моя, мать моих детей…

Оглушительный лай заставил всех вздрогнуть и повернуться в сторону сада. Вилли как безумный скакал под сакурой и заходился в паническом визгливом лае, переходящем в леденящий душу вой.

Сергей кинулся в гущу деревьев, и через секунду раздался его полный отчаянья крик.

Анна застыла, чувствуя, как этот крик прознает ее сердце — чудовищно больно, медленно, словно само время застыло и превратилось в лед. Не ощущая ног, она подошла к тому месту, где на ветке висели детские качели. С них свешивались неподвижные, посиневшие Стешкины ножки, рядом стоял на коленях Сергей и, опустив голову, то ли выл, то ли рычал нечто бессмысленное. Среди листьев виднелся какой-то красный блестящий шар. Залитая смолой голова девочки была как большая сочная вишня, сладкий плод бесплодного дерева.

Александр Подольский

«Ветки»

Иван Данилович любил чистоту и порядок. Он жил многолетними привычками и верил, что у каждой вещи должно быть свое место. Если кто-то из коллег по смене забывал вернуть заварочный чайник на полку или оставлял в раковине посуду, Ивану Даниловичу кусок не лез в горло. Стол в бытовке был сколочен из деревянных поддонов, и Иван Данилович, прежде чем выложить бутерброды с сыром и докторской колбасой, всегда стелил на него разворот «Советского спорта». Потому что по столу, когда в помещении никого не оставалось, бегали крысы. На глазах у людей они не позволяли себе такого непотребства, но кубики рафинада из общей упаковки пропадали исправно. Крысы воровали вообще все, что надолго оставалось без присмотра, а будь их чуточку больше, наверное, могли унести и саму бытовку.

Иван Данилович тщательно вымывал руки до и после туалета, постоянно возвращал на место передвинутое мусорное ведро и за четыре года использования телефона так и не снял с экрана защитную пленку. Над его бзиками подшучивали, не задумываясь о том, что именно такие люди наделены обостренным чувством неправильности. Там, где какой-нибудь Даниил Иванович прошел бы мимо складского ангара и ничего не заметил, Иван Данилович сразу понял: что-то не в порядке. Не так, как всегда. Неправильно.

На территорию складов ночь спустилась вместе с дождем. Повозилась на главной площадке у гаража с погрузчиками, да и расползлась по закромам базы. Зажглись прожекторы, в бытовке желтым пятном вспыхнуло окошко. За последней фурой запечатали ворота, проводили кладовщиков и спустили собак. Ждать утра здесь остались три охранника и пять дворняжек, с которыми даже на крыс ходить было бессмысленно. Но собаки лаяли так громко и дружно, что в глазах начальства выглядели самыми настоящими сторожевыми псами и обеспечивали себе неплохое довольствие.

Одним из охранников и был Иван Данилович. Он стоял перед вытянутым ангаром, в котором поместилось сразу три склада, и осматривал крышу. Дождь шуршал в морщинах его плаща, разбивался о козырек кепки с эмблемой ЦСКА и брызгами размазывался по стеклам старых очков. Иван Данилович глядел вверх и прислушивался к чувству неправильности. Двойные прожекторы высились над каждыми воротами и бурили тьму в обоих направлениях. Конструировали ангар отъявленные садисты — летом металлический корпус нагревался и пытал внутренности смертельной духотой, а зимой промерзал так, что не спасали никакие батареи. Сейчас же с выгнутой крыши, точно с горки, по стене катилась вода. В луже под козырьком третьего склада плавали пятна света. Но не только они. Там шевелились тонкие длинные тени, словно очертания веток, сбросивших листву. Иван Данилович протер очки и присмотрелся, потому как доподлинно знал, что на обшивке ангара нет и не может быть никаких растений. Однако теперь у прожектора на ветру что-то шевелилось.

Мощная лампа слепила глаза, пряча неясные контуры за электрической завесой. Иван Данилович искал лучшую точку обзора, когда прожектор сморгнул и на земле мелькнула паучья тень. Клубок веток, черное отражение того, что колыхалось сверху. Небо разразилось громом, и по металлической шкуре ангара с двойной силой затопали дождевые капли. Или же, подумалось Ивану Даниловичу, чьи-то маленькие ножки.

Будучи человеком въедливым и рациональным, Иван Данилович не мог просто так оставить странное происшествие. Ему требовалось объяснение. По ангару иногда гуляли птицы, кошки, забирались туда и крысы, но чтобы ветки? Какой силы нужен ветер, чтобы закинуть туда целый куст? Иван Данилович зашел в бытовку и снял с гвоздя мощный фонарь — почти что ручной прожектор. За столом на его месте сидел Пал Палыч и с разложенной скатерти-газеты читал о подготовке ЦСКА к дерби со «Спартаком». На «Советском спорте» виднелись мокрые следы чашки, отчего Иван Данилович сжимал ручку фонаря сильнее, чем того требовала ситуация.

Пал Палыч ему не нравился не только из-за красно-белых болельщицких пристрастий. Он, Пал Палыч, работал здесь уже пятнадцать лет, и этот факт, как ему, наверное, казалось, давал право нарушать личное пространство других (в основном, конечно, Ивана Даниловича), забывать о всяческих приличиях и вообще вести себя, как хозяин квартиры с нерадивыми съемщиками. В середине смены Пал Палыч добавлял в кофе коньяк, благодаря чему становился чересчур активным и веселым, поэтому от его инициатив всегда стоило держаться подальше.