Сэнсэй - Сергей Тарасов Страница 5

«Сэнсэем называли художника, одержимого личностью императора Сутоку — самого знаменитого из ёкаев Японии. Никто не знал, кто он и откуда, но сам Сэнсэй однажды сказал, что он — перерождение императора-монаха, воплощение его ненависти в новой жизни. По слухам, Сэнсэй тоже добавлял кровь в свои картины. Он рисовал на шёлке пейзажи в технике суйбокуга (чёрно-белые с вкраплением красного).»

В кармане брякнул телефон. Витя отложил дневник хозяина склада и залез в мессенджер.

«Котик, я уже давно дома. А ты где? Ещё работаешь?»

Ощущение глухого страха перекрыла злость, душащая, схватившая за горло. «Котиком» Настя называла его только будучи пьяной. Ефимцев начал быстро писать. Каждое нажатие пальцем на экран отдавалось глухой болью в сердце.

«А позвонить сложно своему котику? Что происходит, Настён? Что между нами случилось?»

Прочитанное сообщение. Презрительное молчание.

«Почему ты молчишь? Ты же мне в любви клялась, сука. Скажи, где ты была сегодня? И с кем?»

Минута. Минута в полутьме, наедине со свитком за шкафом, со всеми вещами, лежавшими здесь четверть столетия. Минута наедине со своей ревностью.

И холодный ответ:

«Понятно, ты не в духе, Ефимцев. Можешь уже не звонить, я спать легла».

И, пока он пытался задушить поднявшуюся из глубины желудка злобу, пиликнуло ещё одно сообщение:

«И знаешь что? Ты можешь вообще больше не звонить. Вещи твои я соберу и поставлю у входа. Аривидерчи, чао-какао, ты меня за-е-бал, нытик».

Ах, сука, вещи у входа… Ах, сука… Сука драная!

Витя долго, протяжно рыгнул. Глотку драло изжогой, он блеванул желчью, на губе повисла нитка вязкой слюны. Он вытер губы рукавом и почувствовал, что лицо у него совершенно мокрое. Наверное, от слёз. Он дотронулся ладонью до щеки и увидел в неровном, призрачном свете фонаря, что пальцы у него тёмные, измазанные скользкой кровью. Кровью, которая текла вместо слёз.

***

«…Сказано в одном из текстов, что последователь низложенного императора Сутоку, безумный художник, прозванный Сэнсэем, действительно смешивал краски с собственной кровью, искренне веря, что его ненависть будет вечно жить в картинах.

Поэтому все гравюры старались уничтожать, особенно после его откровений о перерождении, однако Сэнсэй действовал хитро — через сподвижников он рассылал картины в богатые дома, быстро приходившие в упадок. Рисовал он отлично и не только пейзажи суйбокуга и сансуй , а даже в эротическом жанре сюнга , поэтому присланные щедрым незнакомцем гравюры и свитки принимались без возражений. Вскоре в тех домах происходило одно и то же: слуги сходили с ума и жестоко убивали хозяев, либо скот вымирал в падучей, либо недруги вторгались на территории потомков даймё, поддержавших старый дворцовый переворот, и уничтожали всё и вся в кровавых налётах…

Что касается самого Сэнсэя, то по легендам он однажды отправился в паломничество по 88 храмам Сикоку, но в храме Сироминэ-дзи (где могила Сутоку) случился пожар, многие погибли, а сам Сэнсэй чудом остался жив и вернулся домой. После этого характер его очень изменился, стал злобным и мрачным. Он принялся как одержимый рисовать картины, изображающие гневного Сутоку в ссылке. Они все изображали громы и молнии, скалы и море, бушующую природу, а над всем неизменно возвышался растрёпанный Сутоку в драном красном кимоно. По слухам, это кимоно Сэнсэй как раз и рисовал своей кровью. И по слухам же, помер от того, что начал рисовать особенно большую и жуткую картину (фигуру Сутоку в натуральную величину), но "краски" не хватило, и он умер…»

«Меня убедили, что передо мной действительно картина безвестного художника, написанная в жанре суйбокуга. Он висит передо мной на стене — шёлковый свиток какэмоно, закреплённый на специальных дощечках. На шёлке изображён склон горы, или некий каменный утёс на горе, на карнизе которого стоит человек спиной к наблюдателю. Я думаю, что на свитке человек, считающий себя реинкарнацией Сутоку, изобразил самого себя: это заметно в напряжённом положении, в окаменевших плечах одинокой фигуры, в том, как он положил руки на камни, словно приготовившись к прыжку. Развевающееся на ветру кимоно сияет алой точкой посреди горной пустоты.

Шедевр.

У произведения нет названия. Хотя оно ему и не требуется, это слишком личная вещь, пропитанная тоской, отчаянием и одиночеством. И вселенской злобой ко всему живому, к тем, кто предал, и к тем, кто допустил предательство. Каждый раз, как посмотрю — мурашки по коже. Мне кажется, будто я слышу вой вьюги, мечущейся там, среди скал, а ещё красное пятнышко явственно передвигается по каменному карнизу. Словом, тот же эффект, что и со знаменитой «улыбкой Джоконды».

Не знаю, каким императором был Сутоку, но он породил талантливого последователя.

…Я еду домой. Напоследок посидели с Тамурой, который стал мне близким другом, выпили сакэ, поболтали о всяком. Он поинтересовался, сумел ли я найти картину, о которой спрашивал, у тех людей, связь с которыми он мне дал. Я подтвердил, что мне удалось; Тамура напряжённо улыбнулся, а потом начал быстро-быстро говорить, уговаривая меня поскорее избавиться от гравюры. Я сильно удивился, увидев такие эмоции от обычно сдержанного японца. Тамура говорил, что картины Сэнсэя действительно содержат в себе некое проклятие, воздействующее на всех, кто на них смотрит, а ещё в Японии якобы периодически происходят наводнения и землетрясения, совпадающие по времени со смертью Сутоку. Я не хотел обижать старого коллекционера, поэтому пообещал поскорее продать гравюру или положить где-нибудь подальше от людских глаз — естественно, скрестив пальцы в кармане. Суеверный же народ!

…Вот и Америка. Я в Майами, сразу из Форт-Лодердейла поехал в свою одинокую квартиру. Договорились встретиться со старым сослуживцем, Мэйсоном, решили в кои-то веки пожарить барбекю и выпить пива у него на заднем дворе, поболтать о былых временах. У Мэйсона красивая жена Моника и очаровательная дочка Хлоя — я купил ей куколку-нингё в подарок. Захватил также сувениры с островов и свой японский дневник, показать Мэйсону пару зарисовок. Перед тем, как выйти из дома, я посмотрел на гравюру, распакованную и прислонённую к стене. Красное пятнышко отошло от карниза, увеличилось в размерах и как будто развернулось, показав часть человеческого профиля. Я нервно улыбнулся, прежде чем погасить свет.

Дописано сбоку неровным скачущим почерком:

Лучше бы я на неё не смотрел…»

Несколько следующих страниц вырвано и скомкано, а остатки бумаги исчерчены безумными штрихами, как если бы кто-то пытался писать в отчаянии, зачёркивал написанное и писал снова, находясь в параноидальном состоянии. Страницы ломкие, слиплись от пропитавшей их тёмной субстанции, словно на них пролили краску. Далее начинается более-менее упорядоченный текст.

«…не