Догоняй! - Анатолий Уманский Страница 5

– Интересно, – снова прервал разговорчивого медика Белкин. Помассировал виски и подумал: он, подлец, видно, уже с утра под мухой. – Из всей вашей истории я понял одно: индейцы боятся голода. И?..

– И, если мы предложим индейцам половину наших запасов, они, возможно, согласятся заключить хотя бы временное перемирие.

– А самим жить впроголодь.

– А самим жить впроголодь, – спокойно повторил лекарь. – Не опасаясь нападения.

– Ну! А они потом да исподтишка?..

– А мы отравим отданную им снедь.

На мгновение в кабинете повисла тишина. Потом Белкин сказал:

– Но это же дикость.

– Дикость только и обеспечивает выживание человека в диких местах, – философски заметил Михель.

– Ведь они отнесут эту пищу в свое племя! Женщины, дети…

– Наши женщины, – произнес лекарь. – Наши дети. Никаких других женщин и детей я не знаю.

Врешь, подумал Белкин. Врешь, мерзавец. Не за женщин и детей наших – за свою шкуру боишься.

А вслух сказал:

– Но ваша клятва Гиппократа…

– Гиппократ, – торжественно поднял палец лекарь, – понятия не имел, что на свете живут индейцы, а уж тем более – тлинкиты-колоши. И, уверяю вас, если бы узнал, то помянул бы их в своей клятве как допустимое исключение. Был я в их, с позволения сказать, домах: грязь, вонь, вши… Обезьяны и то чистоплотнее.

– Что же вы, Отто Францевич, и Бога не боитесь?

Доктор скривился и махнул рукой.

– Допустим… Однако они, возможно, нас и слушать не станут. Или даже согласятся для виду, а потом нападут во время передачи пищи.

– Есть другой вариант, – не растерялся Михель. – Мы сложим пищу прямо перед фортом, и при появлении индейцев часовые просто крикнут им, чтобы забирали пищу и не трогали нас. В этом случае они не оставят своих кровожадных намерений, но это уже не будет иметь для нас никакого значения.

– Что я вас, право, слушаю! – воскликнул Белкин. – Индейцы не дураки: они снимут пробу.

– Видите, вы уже практически согласились, – усмехнулся Отто Францевич. – На этот счет не волнуйтесь: я сумею смешать такой состав, который подействует не раньше чем через сутки. Так что пускай снимают. Соглашайтесь, Александр Сергеевич. Помните: от вашего решения зависит жизнь всех нас.

– А хватит вам яду-то?

Губы лекаря изогнулись в усмешке:

– На всех и каждого, не извольте беспокоиться. Должен заметить, что в изготовлении ядов любой умелый врач куда успешнее, нежели в спасении жизней.

– Я должен подумать, – тихо сказал Белкин, стараясь не глядеть на Михеля.

Лекарь внушал ему теперь такой ужас, что комендант поклялся про себя, что, даже будучи при смерти, не вверит себя его заботам. Он сам успел проникнуться к дикарям лютой ненавистью, мечтал о карательной экспедиции, но одно дело насильственное усмирение племени, и совсем другое – полное уничтожение. И тем не менее… Что бы ни двигало лекарем, забота о товарищах или страх за себя, его план действительно давал надежду.

– Подумайте, – кивнул Михель. – Однако времени на раздумья у вас в обрез.

* * *

Ночь комендант провел беспокойно. Он то задремывал, то просыпался и долго лежал в темноте, обдумывая страшное и дерзкое предложение Михеля. Однако решения принять так и не смог.

За ночь небо сплошной пеленой затянули тучи, к утру они прорвались снегом. Когда Белкин вышел на двор размяться, утоптанный грязный наст скрылся под мягким белым покрывалом, а все постройки были увенчаны белыми шапками. Александра Сергеевича посетил мальчишеский порыв: нагнуться, скатать крепкий снежок, а потом залепить им в спину огромной бабище в пуховом платке, которая как раз шла от колодца, сгибаясь под тяжестью коромысла с двумя полными ведрами.

С крепостной стены спустилась закутанная в меховую шубу фигура и, тяжело ступая, направилась к Белкину. Комендант узнал Уварова. Лицо охотника было угрюмо.

– Лександр Сергеич, – начал он, – тут к нам немец наш подходил… Михель, стало быть… рассказывал про свою задумку…

– Уже разнес, плут, – с тоской сказал Белкин. – Чертов Михель! Это он нарочно. Чтобы ходу мне назад не было. Ты-то, конечно, за?

– Был бы против, да за сынка боязно очень, – ответил Уваров. – Да товарищи тоже за малых да жен трясутся. Потолковали мы тут с ними… По всему видать – нету иного выхода, кроме как грех на душу взять.

– Уже и потолковали, значит. А как я «нет» скажу, тогда что? – Комендант с вызовом посмотрел Уварову в лицо. Тот явно стушевался:

– Мы что… Мы ничего, мы как скажете… А только Христом Богом прошу, Лександр Сергеевич: пожалейте людей.

– Ты знаешь, что слово «тлинкиты» на индейском наречии означает «люди»? – спросил вдруг Белкин.

– Оно так, но…

– Всяк себя человеком считает, вон и колоши… Не знаю, смогу ли после такого спать. Ну да воля ваша. Созови мужиков, вечером совет держать будем.

* * *

Александр Сергеевич обвел взглядом переполненный зал собраний и поморщился. Он просил собрать мужиков, но мужики привели с собой баб, а кое-где Белкин, к великой своей досаде, заметил и ребятишек. Даже Уваров, уж на что светлая голова, явился с младенцем, который сейчас мирно посапывал на руках у своей кормилицы Катерины, крещеной алеутки, не обращая внимания на стоявший в зале нестройный гул. Видно, наревелся за утро. В углу сидели уцелевшие после вчерашнего боя офицеры – они тихо переговаривались между собой, украдкой бросая взгляды на коменданта. Мужчины-алеуты на собрание не явились – Белкин оставил их стеречь крепостные стены.

«Кой смысл их приглашать? Эти-то точно будут за, – рассудил Александр Сергеевич. – Натерпелся их брат от колошей – не приведи Господь. Да и зорче они нашего офицерья, дикарей еще в чаще заметят».

Комендант поднял руку и вдруг обнаружил, что ему попросту нечего сказать.

– Господа… – выдавил он и замолчал. Последовала пауза, а за ней – недовольный ропот. – Господа, вот Отто Францевичу есть, стало быть, что нам сказать. Прошу вас, Отто Францевич!

Михель вышел на середину зала. Лицо его было серьезно, но глаза блестели едва ли не озорством. Белкину вспомнилось, как в детстве он с другими мальчишками иногда поджигал муравейники: такой же блеск он видел тогда в глазах товарищей. Все взгляды обратились к лекарю. Откашлявшись, Михель потер костлявые руки и неторопливо, обстоятельно изложил свой жестокий план.

Когда он закончил, в зале на минуту воцарилась тишина. Потом снова поднялся гул, и он, как и ожидал Белкин, был по большому счету одобрительным.

Однако