Алексей Атеев - Город теней Страница 5

– Тогда можно. И как долго вы будете изучать ее содержимое?

—Ну, не знаю... Сначала нужно посмотреть.

Бланка протянула Жоре папку. Тот развязал тесемки, и из папки выпал сложенный вчетверо лист потемневшей бумаги и старая, рассыпающаяся общая тетрадь. Жора осторожно развернул лист. Пересохшая от времени бумага (а это была именно бумага) затрещала на сгибах, готовая развалиться. Да, собственно, она и так кое-где треснула, и лист почти распался. К тому же он обгорел с одного края. Так что текст, похоже, шел не сначала. Он был написан старославянской скорописной вязью, и при беглом взгляде удалось вычленить лишь отдельные слова. С этим придется повозиться. Общую тетрадь он даже не стал перелистывать. Нужно было сначала разобраться с девушкой.

– Так, значит, тебе нужно расписку? – спросил Жора.

– Хотелось бы.

– Ладно, получишь. – Жора сдвинул документы в сторону и достал чистый лист. «Расписка, – вывел он сверху. – Дана сотрудником исторического музея Георгием Михайловичем Лесковым Бланке...» Твое отчество?.. Константиновне... Фамилия?.. Рамирес. – Он оторвался от письма и с любопытством воззрился на девушку: – Ты что, испанка?

– Седьмая вода на киселе. Дедушка был испанцем. Привезли в СССР перед войной, еще ребенком. Слышали, наверное, про детей, вывезенных из Испании в конце Гражданской войны, когда там фашисты победили.

– Интересно. Значит, Рамирес, «...от которой мною получена папка с документами (древняя рукопись и общая тетрадь). Обязуюсь вернуть ее в целости и сохранности в течение месяца с момента написания этого документа. Подпись. Число». Теперь нужно заверить.

Жора отворил дверь и во весь голос крикнул:

– Марина Александровна?!

Через минуту в кабинет вошла немолодая грузная женщина, дожевывая что-то на ходу.

– Марина Александровна, нужно заверить расписку, – обратился Жора к женщине.

– Пожалуйста. А что она вам отдает?

– Да вот... Старые рукописи, – Жора показал на стол.

– И что в них?

– Еще не знаю.

Женщина расписалась, потом Жора сходил в канцелярию, поставил печать и вручил бумагу Бланке. К ней он присовокупил свою визитку, на которой стояли номера рабочих и домашних телефонов, в том числе и сотового.

– Кажется, все.

– Когда вам позвонить? – спросила Бланка.

– Денька через три.

Девушка оделась, потом исподлобья взглянула на Жору. Казалось, она хотела еще что-то сказать, но, похоже, в последнюю минуту передумала.

– Надеюсь на вашу порядочность, – вместо прощания произнесла она и покинула кабинет.

ГЛАВА 2

Наш герой неподвижно сидел за столом, стараясь не смотреть в сторону разложенных поодаль документов. Предстояло исследовать их, а перед этим нужно сосредоточиться, одновременно отрешившись от сиюминутной суеты, сконцентрировать внимание, обострить чувства, включить интуицию. Помедитировав с полчаса, он решил, что готов к работе.

С чего начать? Перед ним старинный манускрипт и рассыпающаяся общая тетрадь в порыжевшем коленкоре. Ах да. Еще папка. Начнем с нее, пожалуй.

Жора поднял картонку за выцветший шнурок и помотал ею перед носом, словно ожидая, что из нее вывалится что-нибудь новенькое. Но, увы. Папка оказалась пуста. Он присмотрелся к картонной обложке. Поблекшая, полустершаяся надпись: «Личное дело». Еще какие-то едва различимые карандашные каракули. Сверху над «Личным делом» что-то виднеется. Он взял лупу. Ага, буквы. Первая «Л», дальше «и», «х», «о».

Лихо! Что это за лихо такое? Еще какие-то литеры – «е» и «а». Итак, получается: Лихо е...а. Лихое дела? Почему первое слово в единственном числе, а второе во множественном? Нет, не то! Лихие дела? Но пятая буква точно «е». Лихолетье? Опять не то. Может, прибавить света?

Жора включил настольную лампу и вновь взялся за лупу. «Лиходеевка», – кое-как разобрал он. Дальше цифры. Похоже, дата. 13. 03. 1948. Ясно. «Личное дело» завели вскоре после войны. Больше ничего примечательного на папке не имелось. И то хлеб.

Теперь за что браться? За древнюю рукопись или за тетрадку? Конечно, записи в тетрадке достаточно четкие, почти каллиграфические, и чернила хотя и поблекли, но вполне различимы. Однако, скорее всего, тетрадь – комментарии к рукописи. Значит, нужно начать с нее.

Жора подвинул к себе рукопись. Это, конечно же, не пергамент, а бумага. Лист большой, что называется, неформатный. Заляпан, покрыт пятнами, с одного края обгорел. Взглянем на просвет.

Он поднес лист к лампе. Ага! Имеются водяные знаки! Видны они плохо, поскольку лист сильно загрязнен, однако разобрать рисунок все-таки можно. Отлично! Теперь несложно определить страну изготовления, а возможно, и время. Жора снял со стеллажа большую стационарную лупу и поднес к ней лист. Так. Водяной знак в виде герба. На среднем столбе три косых андреевских креста. Щит поддерживают два вздыбленных леопарда.

Он отложил лист, отворил дверь кабинета и заорал:

– Марина Александровна?!

– Ась? – послышалось в ответ.

– На минуту.

Вновь появилась дородная дама. Она по-прежнему что-то жевала.

– Еще чего подписать? – поспешно сглотнув, спросила дама.

– На этот раз другое. По водяным знакам чего у нас в библиотеке есть?

– По водяным?.. Трехтомник Лихачева Николая Петровича. «Палеографические значения бумажных водяных знаков». Еще дореволюционного издания.

– Я, пожалуй, в него загляну...

Через полчаса происхождение бумаги было установлено. Оказалось, она изготовлена в Голландии, скорее всего, в конце семнадцатого – начале восемнадцатого века. Об этом говорил водяной знак в виде, как оказалось, герба Амстердама. Отлично! Значит, бумага почти наверняка подлинная. Наверное, и текст настоящий. Итак, текст... Пора браться за него.

Жора достал лист стекла, по размеру чуть больше самого манускрипта, положил под него лист с текстом, на стекло поставил стационарную лупу, а рядом пристроил сильную лампу. Теперь текст вполне можно было разобрать.

Что ж, приступим. И он принялся читать:

«В лето Господне от сотворения мира 7214, а от Рождества Христова 1706, июня в 18 день в нашу обитель пожаловал государев дьяк ПетрСкрябин с ратными людьми, для проведения сыска. А сыск тот пущен по злому навету чернеца Прохора, которого отец настоятель, преподобный Серапион, приказал высечь за непотребство, а именно неумеренное питие хмельного зелья, блудное, а, иножды, и носильное сожительство со многими жопками, кои в монастырь приходили приложиться к чудотворным мощам святого старца Варсонофия. Сей Прохор, затая злобу лютую, измыслил и сотворил навет на настоятеля, преподобного Серапиона. Будто бы сей Серапион говорил про царское величество многия неистовые слова, хулил его на проповеди и вселюдно обзывшъ Антихристом и исчадием ада. Кроме сего, как указал дьяк Скрябин, преподобный Серапион подбивал народишко бунтоваться против Государя и на сие дело давал денег немало. Посему Государь после сыска неправедного повелел преподобного Серапиона бить кнутом и сослать на вечное житие в монастырь на Белоозеро, обитель упразднить, а братию забрить в ратные люди.