Говард Лавкрафт - Безымянный город Страница 5

Но в который уже раз страх, сидящий в моей мятущейся душе, был побежден любопытством. Лучезарная пропасть манила меня увидеть и открыть то, что она таила в себе, почел бы за величайшую честь самый выдающийся исследователь. Я ни на минуту не сомневался в том, что эта череда странных мелких ступенек вела в чудесный таинственный мир, и надеялся обнаружить там свидетельства существования представителей человеческого рода, которых не нашел в покрытом росписями коридоре. Фрески этого подземного царства изображали сказочные города и долины, и моя фантазия уже парила над роскошью колоссальных развалин, ожидавшей меня внизу.

Мои страхи, собственно, относились скорее к прошлому, нежели к будущему. Даже физический страх, вызванный моим положением здесь, в этом тесном коридоре с его мертвыми рептилиями и допотопными фресками, за много миль от привычного верхнего мира, перед лицом мира иного, наполненного пробивавшимся сквозь туман гнетущим светом, не мог сравниться со смертельным ужасом, навеваемым обстановкой и духом восставшей из первозданного хаоса. Казалось, из первобытных камней и вырубленных в скале храмов Безымянного Города выступала сама древность, глубину которой нельзя было выразить никакими измерениями; позднейшая из потрясавших воображение географических карт, увиденная мною на фресках, содержала очертания океанов и континентов, неизвестных современному человеку, и лишь немногие из контуров смутно напоминали мне сегодняшние очертания некоторых земель и берегов. И уже никому не дано узнать, что произошло в течение разделявшей времена геологической эры, ибо стерлись росписи и скатилась в омерзительную трясину упадка некогда гордая раса, ненавидевшая смерть. Было время, когда в этих пещерах и в лежащих за ними лучезарных сферах ключом била жизнь, а сейчас здесь стоял я, один среди уцелевших памятников глубокой древности, и содрогался от мысли о бесчисленных веках, в течение которых эти реликвии пребывали здесь в молчаливом бдении.

Внезапно я почувствовал новый приступ безумного страха — того самого страха, который то и дело завладевал мною начиная с момента, когда я впервые увидел жуткую долину и Безымянный Город под холодной луной; и, несмотря на то, что силы мои были на исходе, я лихорадочно сжался, присев на корточки, и устремил свой взор в черный коридор, соединявшийся с туннелем, который вел наверх, в мир, населенный людьми. Чувства охватившие меня, напоминали те, что заставили остерегаться безымянного города ночью, и были столь же мучительны и необъяснимы. Мгновение спустя, однако, я испытал еще большее потрясение, услышав звук первый звук, взломавший глухую тишину этих замогильных глубин. Это был глубокий, низкий стон... словно скопище духов, обреченных на вечные муки, стенает под землей; стон исходил из темного коридора, в который я вперил свой взор. Звук стремительно нарастал, и наконец, в низком проходе раскатилось громовое эхо. В тот же миг я ощутил усилившийся поток холодного воздуха он струился из туннелей со стороны стоявшего наверху города. Этот холодный воздух несколько взбодрил меня и привел в состояние душевного равновесия, ибо мгновение спустя я вспомнил о внезапных порывах ветра, которые каждый раз на восходе и на закате возникали вокруг устья, открывавшего вход в бездну; как раз один из этих порывов и помог мне обнаружить потайные туннели. Я посмотрел на часы близилось время восхода солнца и исполнился решимости оказать сопротивление этому шквальному потоку, который устремился в недра земли, служившие ему домом, с таким же неистовством, с каким рвался он вечером наружу. Страх растаял, и это было вполне объяснимо: мои размышления над неизвестным феноменом были прерваны проявлением естественной природной стихии.

Между тем, становясь все неистовее, стон перерастал в пронзительный визг, с которым ветер ночи устремлялся в подземную пучину. Я снова упал ничком и лихорадочно вцепился в пол, в ужасе представив себе, как шквальный поток швырнет меня сквозь распахнутую дверь в разверзшуюся за нею фосфоресцирующую бездну. Боязнь провалиться в эту пропасть первая овладела мной; однако к тому времени, когда я заметил, что мое тело действительно скользит по направлению к зияющему входу в пропасть, я был уже пленником тысячи новых страхов, завладевших моим воображением. Неумолимость воздушного потока пробудила во мне самые невероятные фантазии; содрогнувшись, я вновь сравнил себя с тем увиденным мною в жутком коридоре единственным представителем рода человеческого, который был разорван в клочья сыновьями Безымянного Города ибо в той беспощадной силе, с которой терзал меня завихрявшийся поток, угадывалось нарастающее с каждой секундой мстительное неистовство, словно вызванное неспособностью быстро расправиться со мной.

Кажется, в последний момент из моей груди вырвался дикий вопль я почти потерял рассудок но даже если это было так, мой крик растворился в шуме этой преисподней с ее завывавшими ветрами-призраками. Я попытался ползти назад, преодолевая сопротивление невидимого убийственного потока, но не смог даже удержаться на месте струя воздуха медленно и неумолимо подталкивала меня к входу в неизвестный мир. Остатки разума покинули меня, загадочное двустишие безумного араба Аль-Хазреда, увидавшего Безымянный Город во сне, вновь завертелось в моей голове, и я безостановочно повторял его вслух:

То не мертво, что вечность охраняет,Смерть вместе с вечностью порою умирает.

Только задумчивые сумрачные боги пустыни знают, что произошло тогда... с какой неописуемой яростью я боролся во тьме с несущим смерть потоком, какой Абаддона вернул меня в жизнь, где я обречен всегда помнить о ветре ночи и дрожать при его появлении до тех пор, пока забытье или что-нибудь похуже не овладеет мною. Что это было? Нечто чудовищное, неестественное, колоссальное; слишком далеко выходило оно за пределы человеческого разума, чтобы можно было поверить своим глазам и убедить себя в том, что это увиденное нечто не игра воображения. Я до сих пор не могу поверить в реальность увиденной мною картины, и только в немые, отягощенные проклятием предрассветные часы, когда невозможно уснуть, я перестаю сомневаться в ее подлинности.

Как я уже говорил, ярость обрушившегося на меня воздушного потока была поистине адской, дьявольской в худшем смысле этого слова, и его звучание наполняло меня ужасом и омерзением, ибо я чувствовал скрытую в нем злобу необитаемой вечности. Скоро эти звуки, которые до того казались мне совершенно хаотичными, приобрели какую-то ритмичность, они терзали мой мозг. Я услышал леденящие кровь проклятия и звериный рык чужеязычных монстров, доносившиеся из глубин, где в течение многих миллиардов лет покоились бесчисленные древности, скрытые от озаренного рассветом мира людей.