Крис Картер - Молния («Д.П.О.»). Файл №305 Страница 5

— Не знаю, не знаю. Ты вот тоже кретин, так тебя же по телику не показывают… — мать развалилась в кресле всего в двух шагах от экрана и внимательно слушала передачу.

Дарин хотел что-то возразить, но в животе забурлила съеденная луковица, и тяжелая вонючая отрыжка сковала горло.

— Ты бы пошел поучился хорошим манерам. Они денег не стоят, а в жизни помогут… — мать вспомнила, что сына надо воспитывать. — Вот познакомишься ты с девушкой, придешь на свидание. Она тебе: «Здравствуй, дорогой»… А ты в ответ рыгаешь. Да какая дура с тобой общаться захочет? — мать доела чипсы и, скомкав пакетик, бросила его под кресло.

— Да ты не знаешь, какие со мной женщины общаются… — тихо буркнул сын.

— Но потом я понял: есть путь к спасению… — восторженно заливался телевизор. — Любой может быть прощен, если впустит в свое сердце Христа, если скажет…

— Мама, почему ты смотришь эту чушь?

Дарин взглянул на телевизор, почувствовал сложное переплетение проводов. Вот бежит будущий звук, а это картинки. Освальд, оставаясь неподвижным, потянулся к проводам, поймал поток, колкой волной бежавший по металлу. Телевизор вздрогнул, изображение на экране поменялось. Длинноволосый певец яростно скакал по сцене, зажав под мышкой поломанную электрическую гитару.

Освальд перевел взгляд на маму, а потом коснулся ее, как только что касался сложного прибора. Она была много сложнее: сотни, да что там — миллионы слабых потоков струились по ее рукам, переплетались около позвоночника, загадочно клубились в голове. Он может все это сломать. Но поменять… Нет, поменять не может. Заставить полюбить себя или хотя бы показать, что он не дурак, как думают все вокруг. Кроме… Кроме Шэ-рон. Шэрон так не думает… Она считает его человеком. И если бы не Фрэнк… А мама его не любит. Он помнит, когда его впервые привели в школу. Папа тогда уже ушел, а мама не захотела отправлять ребенка учиться. Сказала, что идиотов отдают в закрытый интернат. Его провожала соседка. Пятнадцать минут от дома. Все дети были с цветами, в новой отглаженной одежде. А ему было безумно стыдно не за то, что он плохо одет и что у него дырка на коленке. Нет, ему было стыдно, что его ведет не папа и не мать, даже не бабушка, а совсем чужая женщина.

В школе его побили. Это было совершенно непонятно. Мальчишки, которые так здорово играли на перемене… Сначала они прогоняли его, потом уходили сами, как только он хотел поиграть в «классики» или «ступени». А потом… Они играли в «камушки». Плоский голыш, служивший битой, с хрустом ломал воткнутые в песок сухие камышины. Дарин стоял, смотрел с тоской… Потом не выдержал и пошел к ребятам. Нога в маленьком стоптанном башмачке ненароком смяла палочки. Одноклассники молча смотрели, как он подходит, а потом все так же молча повалили его и стали топтать. Дарин помнил только острый камень, вонзившийся в щеку. До сих пор шрамчик остался.

И хотя матери было наплевать на сына, она все-таки пришла жаловаться. Слишком уж страшно выглядел ребенок. Все тело покрыто синяками, губы расквашены, два оставшихся молочных зуба выбиты. Дарин помнил, как мама держала его за руку. Последний раз в жизни. Он стоял перед огромной учительницей и все боялся, что его накажут. Не наказали. Учительница, сама напуганная до смерти, взволнованно объясняла маме:

— Он спускался с третьего этажа. А там уборщица как раз пол помыла. Никто и заметить не успел. Он, наверно, поскользнулся и упал вниз, по ступенькам. А под конец ударился о батарею, — женщина судорожно комкала шелковый шарфик.

Дарин стоял, смотрел на лестницу с ажурными чугунными перилами и прибитыми поверху плашками, чтобы дети не катались. Стоял и мучительно пытался вспомнить, когда же он падал с лестницы. А ведь падал, раз учительница говорит.

Освальду вдруг безумно захотелось оборвать что-нибудь в струящихся перед ним потоках: например, перервать вот этот ручеек, так ритмично пульсирующий. Он чувствовал, как все его существо тянется, стремится вперед — сломать, прекратить, остановить. Нельзя. Мать.

Дарин судорожно втянул воздух, луковый запах bq рту исчез, оставив только гнилостный привкус с еле заметным металлическим оттенком. Мир снова стал нормальным: комната, телевизор, толстая женщина, сидящая в кресле. Вот она повернулась, разлепила губы, стряхивая налипшие крошки. Дарин услышал неприятный тонкий голос:

— Дари! Перестань баловаться с «ленивцем»!

Мать уперлась рукой в кресло, собираясь подняться. Под рукой хрустнул пульт дистанционного управления. Женщина медленно опустилась обратно, посидела в нерешительности, а потом принялась судорожно нажимать на все кнопки подряд.

— Мама, сходи в театр, ты давно не была в театре, — устало сказал Дарин. Посмотрел на телевизор. Экран мигнул и погас.

Женщина встала и, держась за сердце, побрела к кровати.

«Всегда она так», — с раздражением подумал Дарин. Достал из ящика пятерку, собираясь пойти купить пива.

— Эй, ты дома? — раздался крик за окном. Дарин прошел по коридору, распахнул дверь на улицу. Зеро охнул и, держась за разбитый лоб, отступил на шаг.

— Ну?

— Пошли пиво пить, — очухался Пустышка.

— Не пойду я с тобой, — зло ответил Да-рин.

— Ну, тогда отгадай, кто ко мне сегодня приходил. Кстати, про тебя спрашивали.

Зеро отхлебнул из бутылки и протянул ее Дарину. Тот взял, подержал в руках и отдал обратно, даже не попробовав.

— Агенты ФБР.

— А откуда знаешь? — искренне удивился Зеро.

— Они приходили и ко мне, Ты же сам их натравил, — Дарин злобно посмотрел на друга.

— Я? Да я им ни слова не сказал! Клянусь! Ты мне не веришь? Они про вчерашнего ублюдка расспрашивали, так я и то им ничего не сказал, — Зеро стукнул себя кулаком в грудь. — А про тебя им кто-то другой накапал. Кто тебя мог видеть?

— Ты! — Дарин сбежал с крыльца и быстро пошел по тропинке.

— Да говорю я тебе! Молчал… — Пустышка семенил сбоку, как гуляющая болонка.

— Отойди, Пустышка, — Освальд мотнул головой, словно бык, увидевший красное.

— Ты не понимаешь…

— Отойди! — заорал Дарин. — Убью! У меня сейчас настроение кого-нибудь поджарить, — он попытался говорить спокойней.

— Только не коров! Дарин, прошу, только не коров. Опять ты…

Слова потонули в порыве налетевшего ветра.

Они взбежали на холм. Ветер, спавший весь вечер, проснулся и принялся за работу. Заскрипели огромные деревья, грозно качая черными ночными кронами. Тучи осели, стали похожими на грязный слипшийся войлок.

— Ладно, я слушаю, — Дарин замер, руки безвольно опущены, голова задрана вверх.

Тучи на небе зашевелились, поползли чернильной манной кашей. Дом у подножия холма засветился всеми окнами.