Андрей Дашков - На берегу Стикса Страница 5

То, что любое сооружение изнутри кажется больше, чем снаружи, было известно ему давно. Но сейчас эффект оказался так силен, словно он сунул голову в горшок и обнаружил там звездное небо. В огромном зале он увидел множество серых, как пыль, людей и мог бы поклясться, что каждый из них и есть сгусток пыли, включая глаза, волосы и зубы. Дамы свинцово улыбались; над ними кружили мухи, похожие на пули с крыльями. И вся эта фантасмагорическая толпа, очевидно, предавалась веселью где-то за пределами доступного сейчас Кроту юмора. Розовый свет, источаемый светильниками, идеально соответствовал происходящему. Крот легко представил, что рассматривает в старой фотолаборатории не до конца проявленные отпечатки.

Шлок и задохнувшаяся девица уже держали в руках бокалы, а парня, сошедшего с борта «Летучего голландца», сжимала в объятиях старуха, облаченная в платье невесты. Серые комки слез радости катились по ее изрезанным морщинами щекам и собирались на плече «моряка» подобно кучке птичьего помета. Когда Крот краем уха услышал, как она, всхлипывая, ржавым голосом скрипит: «Я ждала этой минуты пятьдесят лет… Я девственница и все еще твоя невеста. Возьми меня сегодня, любимый…», – его чуть не стошнило. И дальше: «Где же ты пропадал так долго, любовь моя?» И жених отвечал: «Занесло меня, милая, на остров Сирен. Услышал их пение и не устоял. Жизнь пронеслась, будто сон, – я и не заметил. Проснулся – корабль мой истлел, а я все такой же. Но я не нарушил данного слова и верность хранил. Как видишь, вернулся к тебе, любовь моя». – «Вижу, вижу, не могу наглядеться. Красивый и юный, свет моей памяти… О чем они пели?» – «Кто? А, эти… Как они сладко пели!..» – «О чем же?» – «Хм, не помню. Что-то о вечной любви». – «Какие они?» – «Красивые украденной красотой и юные украденной юностью. И все похожи на тебя». – «Еще бы, ведь это мою красоту они украли». – «Да, но не счастье». – «Я счастлива сейчас, любовь моя. Они выпили мою молодость, зато ты вернулся ко мне. Я ничего не потеряла благодаря моему отцу». – Тут она посмотрела на графа. – «Он послал за тобой корабль». – «Я это ценю. Еще лет двадцать – и я не застал бы тебя здесь». – «Мы встретились бы в другом месте…»

Перед Кротом внезапно возник Босс и ткнул его пальцем под ребро:

– Что-то у тебя рожа кислая. Не нравится?

– Откуда взялись все эти клоуны?

– Вот и расскажи мне, откуда ты взял всех этих клоунов.

– Я?

– А кто же? Или ты решил, что я способен выдумать такую херню? Если ты так решил, я обижусь. А если я обижусь, то вырву у тебя глаза и вставлю вместо них твои собственные яйца.

Крот верил, что Босс может сделать и кое-что похуже. Он верил, потому что сам мог сделать это. Чем же стала его голова, если не помойкой? Или, скорее, темным огромным подвалом, полным голодных крыс, где он бродил по колено в дерьме, не имея понятия о том, что это и есть путь от живого Крота к мертвому. И обратно – если судить по Шлоку, который уже лихо отплясывал под дурацкую музыку.

Наконец граф пригласил всех к пиршеству. Для этого пришлось перейти в другое помещение – пониже и помрачнее. Три крестообразных стола, накрытые белыми скатертями, произвели на Крота зловещее впечатление – вероятно, оттого, что не были сервированы. Ничто не нарушало гладкости твердых и будто даже ломких поверхностей, все больше напоминавших ему операционную.

Интуиция его не подвела: единственным желанным блюдом для здешних «гурманов» были нераскаявшиеся грешники. В тот день, по выражению босса, улов был отменным.

Обошлось без анестезии. С обморочной покорностью Крот позволил уложить себя на один из столов, заметив, правда, что другими пациентами были Шлок и «невеста». А потом ему выкололи глаза, и больше он ничего не мог видеть, зато слух его чрезвычайно обострился. Кроме того, он оказался наделен странным и неведомым ему прежде чувством долга. Настолько сильным, что замок или мотель на берегу реки стал местом его служения на долгий срок – слишком долгий для жизни, но бывший всего лишь краткой увертюрой к адской вечности.

Крот не обольщался – все это время он ожидал казни. Мысль о не подлежащем пересмотру приговоре была вложена в него вместе с чувством долга. Слова «искупление» не существовало в здешнем языке, которому он научился без труда. В месте, где все непоправимо, незачем говорить и думать о сложном. Крот терпеливо ждал того, кто придет совершить неизбежное и таким образом избавит его от самой мучительной пытки из всех ему известных.

Март 2006 г.