Говард Лавкрафт - Ловушка Страница 5

Сразу оговорюсь, что, излагая сейчас вам все детали этой истории, я вынужден дополнять сведения, полученные мною от Роберта во время наших быстротечных умственных контактов, некоторыми фактами, прояснившимися позже, ибо без них мой рассказ не будет полным. Передаваемая при посредстве телепатии информация была фрагментарной и порою маловразумительной, но я с маниакальным упорством анализировал каждую запечатлевшуюся в моей памяти мелочь, классифицируя и сопоставляя все то, что было мне известно из прошлого опыта, со сведениями, почерпнутыми во время сеансов телепатической связи с моим воспитанником. Все эти три незабываемых дня мой мозг был загружен исключительно анализом ситуации, в которой оказался Роберт, ибо, как я твердо знал, только мои неустанные усилия в этом направлении могли спасти мальчика и вернуть его в мир людей.

Четырехмерное пространство, чьим пленником стал Роберт, совсем не походило на то, что обычно описывают в своих произведениях фантасты-романтики неведомые бесконечные миры, их причудливые обитатели… Нет, то была проекция различных участков нашего земного мира, которые лежали в траектории неизвестных нам направлений пространства и которые могли быть обнаружены только при строго определенных условиях. Это был совершенно непривычный для нас фрагментарный, неосязаемый и разнородный мир: скопление абсолютно невзаимосвязанных друг с другом декораций (это слово более чем уместно для обозначения картин того мира) — нечетких, беспорядочных, накладывающихся одна на другую декораций; они напоминали образы смутных ночных сновидений или, если угодно, контуры проекций нечетко настроенного волшебного фонаря ускользающие визуальные образы, на фоне которых происходила зазеркальная жизнь Роберта Грандисона.

Это фоновое оформление было совершенно эфемерным — все эти стены, мебель, деревья и прочее мальчик не мог потрогать руками: стоило ему только протянуть к ним руки, как они тут же растворялись в пространстве. Все, что окружало Роберта, было текучим, переменчивым и нематериальным. При ходьбе, например, он видел поверхность, на которую опирались его ноги, будь то пол, тропинка или зеленый газон, но когда он наклонялся, чтобы потрогать рукой поверхность опоры, она непостижимым образом ускользала от него. При этом сила сопротивления поверхности независимо от ее облика всегда была примерно одинакова: это было некое давление, уравновешивающее то усилие, с которым тело давило на опору своим весом. Что касается перемещений с одного уровня высоты на другой, то они осуществлялись при помощи определенной балансирующей силы — то есть, когда Роберту нужно было подняться вверх, он не преодолевал ступеньку за ступенькой, как это делаем мы, а просто плавно всходил вверх по невидимому пандусу; таким же образом осуществлялось и движение вниз.

Точно так же при движении по горизонтали Роберту не нужно было отмерять шаги — переход от одной декорации к другой представлял собой нечто вроде плавного скольжения сквозь затененные участки пространства, где были сфокусированы нагроможденные один на другой размытые контуры деталей интерьера или пейзажа. Отличительной чертой всех перспектив зазеркального мира являлось отсутствие каких бы то ни было мелких переходных объектов, а такие предметы, как мебель или части растений, вызывали странное, неприятное чувство — настолько двусмысленным и неопределенным был их облик. Декорации освещались рассеянным, непонятно откуда берущимся светом; что касается цветовой гаммы картин этого странного мира, то она была, конечно же, перевернутой — ярко-красная трава, желтое небо с плывущими по нему черно-серыми облаками, белые стволы деревьев, стены из зеленого кирпича… Все это придавало зазеркальным пейзажам вид совершеннейшего гротеска. Происходившая с обычной регулярностью смена времени суток представляла собой в полном соответствии с обратным действием физических законов чередование дневного мрака со светом ночи.

Непонятная разнородность декораций долго сбивала с толку бедного Роберта, пока он наконец не понял, что они представляли собой не что иное, как зеркальное отражение всех тех мест, в которых старинное зеркало побывало более чем за двести лет своего существования. Этим, кстати, и объяснялись такие странные феномены, как отсутствие в перспективах промежуточных объектов, довольно произвольный характер связи декораций между собой и, наконец, неизменное окаймление пейзажей контурами оконных рам или дверных проемов. Несомненным было то, что зеркало обладало магической способностью запечатлевать те неосязаемые сейчас картины, что были некогда отражены его поверхностью. А неосязаемыми они были потому, что зеркало поглощало внутрь своего пространства не сами объекты в их материальном воплощении, а только их эфемерные образы. Правда, Роберт был захвачен им во плоти и крови, но в этом случае имел место другой, совершенно особенный процесс.

Однако самой невероятной чертой этого феномена — по крайней мере, для меня — было то без преувеличения чудовищное извращение известных нам пространственных законов, которое проявлялось при сопоставлении различных иллюзорных сцен зазеркального мира с их реальными земными двойниками. Упомянув о том, что это магическое стекло сохраняло внутри себя образы земных пейзажей, я позволил себе несколько упростить истинное положение вещей. На самом же деле каждая из декораций зеркала представляла собой неискаженную квазиперманентную проекций четвертого измерения соответствующего земного участка и потому, когда я видел Роберта в пределах той или иной декорации, например, внутри образа моей комнаты, где он неизменно оказывался во время наших сеансов телепатической связи, он действительно пребывал именно в этом месте реального земного мира — хотя происходило это в условиях, исключающих возможность какого бы то ни было физического контакта между ним и объектами обычного трехмерного пространства.

Теоретически узник зеркала мог буквально в считанные секунды оказаться в любом месте нашей планеты, которое было когда-либо отражено поверхностью старинного копенгагенского стекла. Это, вероятно, было справедливо даже для земных видов, пребывавших в поле зрения зеркала в течение слишком короткого времени, чтобы отчетливо запечатлеться в его памяти в четырехмерном пространстве — эти виды были представлены некими иллюзорными декорациями, являвшими собой изображения бесформенных и сильно затененных участков земной поверхности. Что же касается пространства за пределами декораций, то оно было заполнено уходящей в бесконечность серой пеленой, о которой Роберт не мог сообщить мне ничего определенного, поскольку, опасаясь оказаться за пределами сферы действия зеркала, он не отваживался углубляться в эту неведомую, лишенную зрительных образов зазеркальную пустыню.