Марк Фрост - Шесть мессий Страница 50

«Осознай себя в единении со всем сущим и всеми людьми, убей ничтожное “я” внутри и познай все сотворенное».

Он понял, что по поющим проводам была послана весть и они ищут его. Один из них произнес слово «китаец».

После того как они прошли, Канацзучи опустился на землю, вытащил нож, одним ударом отсек свою косу и зарыл ее под шпалой: «китайцу» пришла пора исчезнуть.

Выбравшись наружу, он продолжил путь к станции, продвигаясь позади длинной груды тюков с хлопком. Там, где толпились пассажиры, на территории основного вокзального комплекса, он обнаружил железнодорожную контору, являвшуюся его изначальной целью. Увы, осуществление плана откладывалось на неопределенное время: нужно, чтобы преследователи угомонились, а ему самому необходимо сменить облик.

В пятидесяти шагах справа от него рабочие перетаскивали на тележках груз из одного поезда в стоявший на соседнем пути другой. Рослый толстый человек в шляпе с перьями суетился, как петух, размахивал руками и выкрикивал указания, пытаясь руководить погрузкой, но никто из рабочих его не слушал. Еще больше этот хлыщ раскричался, когда один из сундуков свалился с тележки, раскрылся при падении и на землю вывалилась куча набитой туда плотными слоями мужской и женской одежды, включая тяжелые парчовые плащи. Грузчик, отмахнувшись, принялся собирать одежду с земли и, комкая, пихать обратно в сундук, но тут человек в шляпе совсем рассвирепел. Схватил из сундука охапку одежды, швырнул на землю и громко потребовал уложить все как следует.

— Эй!

Канацзучи развернулся налево; мужчина в синем мундире и шляпе, с жетоном на груди, приблизился к нему сзади и сейчас стоял на расстоянии шести футов. Долгую минуту они смотрели один на другого в упор; потом Канацзучи заметил, как грубые черты незнакомца исказил страх. Одной рукой он поднес к губам свисток и издал резкий свист, другой потянулся к поясной кобуре за пушкой. Но достать ее не успел: Канацзучи сломал ему шею и спрятал тело позади тюков, надеясь, что никто этого не видел.

Нет — два охранника в таких же синих мундирах услышали свист и уже спешили со станции, пассажиры на платформе указывали в направлении тюков. Оба охранника засвистели в свои свистки, достали оружие и устремились к тому месту, где притаился японец. Пуля с сухим хлопком ударила в тюк рядом с его головой. Слева от себя Канацзучи увидел третьего охранника с пистолетом в руке, — он мчался к нему по путям.

На протяжении всей ночи, то и дело пробуждаясь от неглубокого сна, Эйлин откидывала голову назад и рассматривала спящего Иакова Штерна. Его глаза быстро двигались взад-вперед под похожими на бумагу веками, лоб был наморщен, губы дергались, дыхание было тихим, но напряженным, выдававшим тревогу. Будить его она не стала, хотя эта странность ее обеспокоила: казалось, что во сне он встревожен куда больше, чем наяву.

Косой луч утреннего солнца коснулся ее лица; Эйлин, проснувшись, поняла, что вагон больше не раскачивается. Она открыла глаза, и ее встретила теплая, приветливая улыбка Иакова, наблюдавшего за ней с огоньком в глазах.

— Приехали? — сонно спросила она.

— Не знаю куда, но, похоже, да, приехали.

— Восстаньте и воссияйте! Восстаньте и воссияйте, друзья! — Бендиго Ример шел по вагону, тормоша издававших протестующие стоны артистов. — Как волшебный феникс, именем которого назван этот прекрасный город, мы должны восстать из пепла нашего подобного смерти сна и воссоздать себя в образе нового дня!

— Отвали! — буркнул кто-то.

Бендиго предпочел проигнорировать оскорбление, но сменил поэтический подход на более прагматичный.

— Леди и джентльмены, нам нужно успеть на другой поезд, и, если вы рассчитываете получить свое жалованье сегодня утром, поспешите оторвать задницы от сидений и переместить их на вокзал вместе с поклажей.

Всегда восприимчивые к экономическим аргументам, артисты, ворча, зашевелились.

— Вы надолго собираетесь задержаться в Фениксе, Иаков? — спросила Эйлин, выбравшись из вагона и прикрывая глаза от яркого солнечного восхода пустыни.

Ноги ее затекли после сна в неудобной позе, а одного взгляда в карманное зеркальце хватило, чтобы огорчиться: волосы спутались, как куст ежевики, макияж испорчен. Утро — само по себе пугающее испытание для женщины, ну а утро в дороге и того хуже. Ну почему он должен лицезреть ее в таком виде?

— Честно говоря, моя дорогая, у меня нет ни малейшего представления, — добродушно отозвался Иаков. Он глубоко вдохнул. — Этот воздух чудесен. Сухой, но с освежающим теплом и густо насыщен цветочными ароматами.

— На мой взгляд, мы рановато проснулись. — «Он мог бы представить визит к дантисту как загородный пикник».

— Неужели можно не почувствовать этот дивный воздух? Он почти сладкий на вкус.

— Боюсь, кочевая жизнь отучает радоваться новизне: одна остановка почти не отличается от другой.

— Жаль, ведь при таком подходе теряется так много!

— И это говорит человек, который ни разу за пятнадцать лет не покинул свою библиотеку!

— И осознал свою ошибку, прошу мне поверить. Но как замечательно так много путешествовать, должно быть, ваша труппа уже исколесила всю страну… Можно поинтересоваться, где ваш ближайший пункт назначения?

— Наш главный трагик сторговал нам неделю проживания в какой-то богом забытой дыре…

— И где же?

— Не знаю… что-то вроде религиозного поселения — как он называется, Бендиго? — спросила она Римера, когда тот спешил мимо них. — Этот оазис, куда ты нас везешь?

— Новый город, ни больше ни меньше, — ответил Ример, не переставая следить за погрузкой сценических костюмов на следующий поезд. — Приятно было познакомиться с вами, ребе. Пусть Господь всегда хранит вас от бурь.

— И вас, сэр.

— Господи, иногда у меня от него просто зубы болят, — проворчала актриса так, чтобы не слышал Бендиго.

Когда они добрались до дощатой платформы терминала, Эйлин обратилась к Иакову с улыбкой, вместившей искреннюю симпатию и сожаление:

— Увы, через час мы продолжим путь.

Иаков тяжело сглотнул и опустил глаза, переминаясь с ноги на ногу на шероховатых досках.

«Что с тобой, Иаков? Она красивая женщина, вдвое моложе тебя, ты знаком с ней двенадцать часов и никогда больше не увидишь, а ведешь себя словно влюбленный школьник».

— А что это за религиозное поселение, куда вы направляетесь?

— Вроде мормонов, я думаю. Бендиго, как всегда, темнит.

— Вроде мормонов — это в каком смысле?

— Он не сказал. Наверное, у них у всех по двадцать пять жен, форменный содом.