Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло Страница 50

Во время боев на Западной Украине они с комдивом Власенко гостили в селе Петриков у местного ксендза. Ксендз оказался личностью интересной: он хорошо разбирался в политике, был образован, прекрасно говорил по-русски и ненавидел «швабов» – так поляки называли немцев. Но царапнула Дементьева в его поведении тень фальши, когда ксендз, воздев очи горе, на вопрос о жене ответил, что он дал обет безбрачия, дабы посвятить себя всецело служению богу. В это можно было поверить, если бы служанкой в доме ксендза не была молоденькая красивая девушка с аппетитными формами, вилявшая крутыми бедрами и беззастенчиво обстреливавшая глазками обоих офицеров. «При такой служанке безбрачием тут и не пахнет, – подумал тогда Павел, приметив маслянистый блеск в глазах ксендза, когда тот поглядывал на девушку. – Хотел бы он посвятить себя богу, взял бы в дом какую-нибудь старушку, а с такой прислугой времени для всенощных молитв точно не останется. Богу, как говорится, богово, но о плоти своей грешной наш святой отец явно не забывает».

А совсем недавно, во Львове, Дементьев услышал легенду о женском католическом монастыре, расположенном недалеко от площади Рынок. У монахинь этого монастыря вдруг начали рождаться дети, что повергло в крайнее изумление и все местное католическое начальство, и далекий Рим. Проникнуть в монастырь лицу мужского пола было невозможно, да и монашки категорически отрицали плотскую связь с мужчинами. Правда, они упоминали о каких-то эротических сновидениях, однако красивая версия безгрешного зачатия почему-то не нашла отклика в сердцах высших церковных иерархов. Дело о таинственном рождении детей расследовалось комиссией Ватикана во главе с папским нунцием, но докладывать Святейшему Престолу в результате оказалось нечего.

Тайну раскрыл умирающий настоятель соседнего мужского монастыря, исповедуясь на смертном одре. Оказалось, что его монахи много лет рыли подземный ход из мужского монастыря в женский, а по окончании саперных работ начали тайком посещать по этому ходу своих «коллежанок». По официальной версии, папский нунций не предал эту тайну огласке, пожалев бедных монахов и монахинь, но скорее всего, он просто оказался умным человеком и решил не расшатывать устои веры обнародованием такого прискорбного факта. В итоге все свелось к «безгрешному зачатию» – по распространенным нунцием слухам, дети в монастыре рождались исключительно «по воле божьей».[3]

Понятно, что оба эти случая не слишком убедили Дементьева в том, что католическая церковь способна обуздать любовную стихию, однако случай с Гражиной доказывал именно это. Прекрасная пани, прощаясь с Павлом, пролила горючую слезу, но так и осталась для него чисто платоническим воспоминанием.

А Гиленков, которому Павел рассказал историю своей «любви» с очаровательной и темпераментной, но истово верующей полячкой, заметил философски:

– Да, Паша, женщина – существо загадочное.

Война – это смертельная игра мужчин, и женщинам, не сумевшим остаться в этой кровавой игре зрительницами, отводится роль или жертв, или призов. Все так, но стальной гребень Великой Войны нещадно проредил мужскую часть населения России, и женщинам пришлось сменить ситцевые платья на гимнастерки. Были среди них беспощадные амазонки – снайперы, считавшие убитых немцев десятками и даже сотнями, или «ночные ведьмы», пилоты легких бомбардировщиков «По-2», доводившие завоевателей до исступления, – но в основном девушки служили связистками или медсестрами, спасавшими и возвращавшими в строй раненых воинов. Женщины шли рядом с мужчинами по жестоким дорогам войны, под теми же пулями и осколками, делили с воинами все тяготы и умирали вместе с ними. Но они оставались женщинами, которым природой назначено не отнимать, а дарить жизнь, и потому цвела на войне горькой полынь-травою фронтовая любовь.

Любовь эта была отчаянной, разбавленной привкусом смертного безумия. На глазах у женщин тысячи и тысячи молодых русских парней, не ставших мужьями и отцами, ложились в братские могилы, и плескался в женском подсознании темный ужас грядущей одинокой старости, не согретой детьми и внуками. И они кидались в любовь, как в омут, с головой, не думая о том, удастся им выплыть или нет. И мужчины, каждый день стоявшие на зыбкой грани, отделявшей живых от мертвых, тоже спешили любить, зная, что уже завтра может не быть ничего.

Зачастую (как и в мирной жизни) фронтовые романы были краткими и ни к чему не обязывающими, но иногда распускались на фронте дивные цветы настоящей любви, которой по-доброму завидовали. И становилась такая любовь главной для обоих ее участников.

Походно-полевые жены были таким же неотъемлемым атрибутом Великой Войны, как танковые атаки или массированные авианалеты. Фронтовая жена маршала Жукова стала и его «мирной» женой, оттеснив прежнюю супругу полководца, а «подвиги» Рокоссовского, одинаково прославленного и на поле брани, и в делах амурных, вызывали острую мужскую зависть его менее удачливых «боевых соратников». Дошло до того, что на красавца-маршала пожаловались Сталину – мол, распутничает на фронте товарищ Рокоссовский, знаменитых актрис соблазняет товарищ Рокоссовский, что будем делать с товарищем Рокоссовским? – на что вождь ответил: «Завидовать будем товарищу Рокоссовскому».

Любви все возрасты покорны – генералы обзаводились молоденькими фронтовыми женами, не уступая молодым лейтенантам и капитанам. В сорок втором Катуков разругался из-за своей фронтовой жены – журналистки Екатерины Красавцевой, ставшей у Катукова секретарем-машинисткой и дошедшей с ним до Берлина, – со своим сыном от первого брака, лейтенантом-летчиком: сын не смог простить отцу измены памяти матери. Но Катуков был вдовцом, а у большинства генералов в тылу были семьи, что нисколько не мешало им иметь походно-полевых жен. И только Кривошеин – единственный из всех генералов – жил на фронте со своей законной женой, приехавшей к мужу и прошедшей рядом с ним всю войну.

Не избежал стрел «Амура в гимнастерке» и грозный генерал Дремов. Он настолько увлекся девушкой-санинструктором саперного батальона, что готов был ради нее бросить семью. Знающие люди втихаря посмеивались над пылкой генеральской любовью: шустрая девица периодически навещала «эрэсовский» дивизион, чтобы встретиться с фельдшером, с которым она основательно хороводилась до того, как на нее упал благосклонный взгляд «его превосходительства», предавалась с ним любовным утехам, а затем возвращалась на сытные генеральские хлеба. «Фронтовому мужу» эти свои отлучки она объясняла просто: хочу, мол, повидать своих подруг из саперного батальона, и Дремов, как ни странно, верил ей.