Энн Райс - Вампир Лестат Страница 56

Она пила все более жадно, все крепче прижимая губы, и тело ее напрягалось сильнее и сильнее. Я хотел было оттолкнуть ее от себя, но не смог, и, когда мои ноги подкосились, теперь уже она подхватила меня и не позволила упасть. Сознание покидало меня, комната и все предметы в ней плыли перед глазами, а она по-прежнему не хотела от меня оторваться. Я вдруг ощутил вокруг себя бесконечную тишину и невольно оттолкнул мать от себя, не будучи, впрочем, уверенным, что поступаю правильно.

Она покачнулась и, прижав ладонь ко рту, осталась стоять у окна. Прежде чем повернуться и упасть в ближайшее кресло, я взглянул на ее мгновенно побелевшее лицо, на приобретающие пышность формы тела, отчетливо проступающие под тонкой голубой тафтой, на глаза, горевшие как вобравшие в себя свет два кристалла.

Кажется, прежде чем окончательно закрыть глаза, я все-таки успел еще произнести: «Матушка…»

2

Я сидел в кресле. Казалось, я проспал целую вечность, хотя на самом деле я не спал ни минуты. Я снова очутился в замке моего отца. Я оглянулся вокруг в поисках своих собак, а заодно чтобы посмотреть, не осталось ли вина, как вдруг увидел расшитые золотом оконные шторы и силуэт Нотр-Дам на фоне звезд в ночном небе. И увидел рядом ее.

Мы были в Париже. И мы собирались жить вечно. Она что-то сжимала в руках… другой канделябр и трутницу. Мать держалась очень прямо, и все движения ее были быстрыми. От высеченной искры она одну за другой зажгла свечи. Вспыхнули яркие огоньки, по стенам к потолку пробежали тени, и цветы на обоях выросли прямо на глазах; танцовщицы на куполе потолка двинулись в хороводе, а потом вновь застыли на месте.

Подняв канделябр, она стояла прямо передо мной. Лицо ее было совершенно белым и абсолютно гладким. Темные круги под глазами исчезли, так же как и все пятна и изъяны, хотя не знаю, существовали ли у нее какие-либо изъяны вообще. Теперь она была само совершенство.

Появившиеся с возрастом морщины уменьшились и одновременно странным образом углубились, образовав крохотные линии возле глаз и рта. Оставшиеся на веках маленькие складочки лишь усиливали симметрию ее черт и в еще большей степени придавали лицу форму треугольника, а мягкие губы приобрели нежно-розовый оттенок. Она была столь же изящной и прекрасной, как бриллиант, когда на его гранях играют отблески света. Я закрыл глаза, а когда открыл их снова, то убедился, что это не было обманом зрения. Кроме того, я заметил, что ее тело изменилось в гораздо большей степени. Оно вновь приобрело свойственную молодости женственность, иссушенная болезнью грудь стала пышной. Бледно-розовая плоть, нежность которой подчеркивали играющие на ее поверхности блики огня, виднелась в вырезе темно-голубого корсета. Но самое удивительное превращение произошло с ее волосами – они буквально ожили. Они переливались столькими оттенками цветов, что казалось, будто шевелится каждая волосинка и все они вместе, словно живые существа, подрагивают вокруг безупречной белизны лица и шеи.

Раны на шее исчезли.

Теперь мне оставалось совершить еще один, последний, смелый шаг: взглянуть ей в глаза.

Впервые после того, как Магнус шагнул в огонь, мне предстояло взглянуть в глаза вампиру, другому подобному мне существу!

Должно быть, я издал какой-то звук, потому что она посмотрела на меня, как если бы что-то услышала. Отныне я не мог называть ее иначе, как Габриэль. «Габриэль…» – произнес я имя, которое никогда не произносил прежде, разве что мысленно. И увидел, что в ответ на губах ее заиграла легкая улыбка.

Взглянув на свое запястье, я обнаружил, что рана затянулась. Но внутри меня бушевала невыносимая жажда. Мои вены как будто разговаривали со мной. Словно свидетельствуя о том, что она тоже голодна, губы ее дрогнули, а на лице появилось странное выражение, смысл которого можно было передать вопросом: «Неужели ты не понимаешь?»

Однако она по-прежнему не произнесла ни слова. В царившей в комнате абсолютной тишине говорили лишь ее прекрасные глаза, в которых светилась безграничная любовь ко мне. Мои глаза в свою очередь отвечали ей тем же. Я ничего не понимал. Неужели она закрыла от меня свой разум? Но когда я мысленно задал ей этот вопрос, у меня сложилось впечатление, что она меня не услышала.

– А теперь… – заговорила она, и голос ее поразил меня до глубины души. Он стал мягче и одновременно глубже. Словно мы вновь вернулись в Оверни, она пела мне песенку, и голос ее отражался гулким эхом от каменных стен. Но это никогда больше не повторится. А она тем временем продолжала: – Иди… и побыстрее покончи с этим… сейчас же! – Для убедительности она кивнула головой, потом подошла ко мне и потянула за руку. – Посмотри на себя в зеркало, – шепотом добавила она.

Но я и без того понимал, в чем дело. Я отдал ей слишком много крови, гораздо больше, чем взял от нее. Я умирал от голода. Ведь, перед тем как пойти к ней, я даже не успел насытиться.

Но я был так поглощен воспоминаниями о падающем за окном снеге, о песнях и стихах, которые слышал когда-то от нее, что не ответил. Взглянув на ее пальцы, касающиеся моей руки, я обнаружил, что наша плоть стала совершенно одинаковой. Вскочив с кресла, я обнял ее и стал ощупывать ее лицо и руки. Дело было сделано, и я все еще жив! Теперь она останется рядом со мной! Она прошла сквозь ужасное испытание одиночеством, и отныне мы будем вместе. Внезапно меня охватило жгучее желание обнять ее как можно крепче и больше никогда не отпускать от себя.

Подхватив ее на руки, я принялся качать ее, а потом мы вместе закружились по комнате.

Голова ее откинулась назад, и я услышал, как она засмеялась – сначала тихо, а потом все громче и громче, пока наконец мне не пришлось зажать ей ладонью рот.

– От звука твоего голоса могут вылететь все стекла, – прошептал я и оглянулся на дверь, за которой остались Роже и Никола.

– Ну и что, пусть вылетят! – ответила она, и в тоне ее не было и намека на шутку.

Я поставил ее на пол. Мы обнимались и обнимались и никак не могли остановиться.

Однако в доме продолжали находиться другие смертные. Доктор и сиделка собирались войти в комнату.

Она оглянулась на дверь. Она тоже слышала их мысли. Но почему же я перестал слышать ее?

Она отстранилась и обвела взглядом комнату. Потом схватила канделябр и подошла с ним к зеркалу, стремясь получше рассмотреть свое отражение.

Я хорошо понимал, что с нею происходит. Ей необходимо было время, чтобы привыкнуть смотреть на все другими, глазами. Однако нам нужно выбраться из дома…

За стеной послышался голос Ники, который требовал, чтобы доктор постучал в дверь комнаты.

Как же нам теперь уйти отсюда, как избавиться от свидетелей?