Энн Райс - Талтос Страница 57

— Что же, это имеет под собой основание, не так ли? — сказала Мэри-Джейн. — Ведь мы обе произошли от Барбары Энн.

Мона налила себе последний стакан молока. Оно все еще было удивительно холодным. Быть может, она и этот ребенок могли бы жить, питаясь одним молоком, хотя она не была в этом вполне уверена.

— Что ты имела в виду, говоря, что я «крутая»? — спросила Мона. — Что ты подразумевала под этим?

— Я имела в виду, что тебя не так-то легко обидеть. В большинстве случаев, если я говорю так, знаешь, откровенно, ничего не скрывая, без всякой задней мысли, по-настоящему пытаясь узнать человека. Ты понимаешь? Люди чувствуют себя оскорбленными.

— И неудивительно, — сказала Мона, — но меня ты не обижаешь.

Мэри-Джейн уставилась голодным взором на последний тонкий ломтик белого хлеба.

— Можешь взять его, — сказала Мона

— Ты уверена?

— Несомненно.

Мэри-Джейн схватила хлеб, вырвала из него середину и начала скатывать из нее шарик. — Знаешь, я люблю так делать, — сказала она. — Когда была маленькой… Ты понимаешь? Я брала целую буханку и раскатывала ее на маленькие шарики!

— А как насчет крошек?

— Все скатывала в шарики, — ответила она

— Bay! — довольно равнодушным тоном восприняла эту новость Мона. — Знаешь, ты действительно удивительное создание; ты наиболее вызывающе сочетаешь в себе и земное, и мистическое — такого я еще не встречала.

— Вот и приехали, уже выставляешься, — сказала Мэри-Джейн. — Я знаю, что ты не хотела меня обидеть, просто дразнишься, ведь так? Знаешь ли ты, если бы слово «земное» начиналось с «б», что бы могло означать это слово?

— С чего это ты вдруг об этом?

— Потому что я уже подошла к «б» в своем изучении словаря, — ответила Мэри-Джейн. — Я работаю над своим образованием несколькими различными методами. Мне хотелось бы знать, что ты думаешь по этому поводу. Понимаешь ли, я создаю для себя словарь с крупными буквами. Ты понимаешь? Словарь такого вида, какими пользуются старые леди с плохими глазами? И вот я вырезаю слова с буквой «6», что позволяет мне ознакомиться с их значениями прямо на месте, понимаешь, вырезаю каждое слово с определением значения, а потом бросаю все маленькие шарики бумаги… Хоп — и вот мы снова встречаемся с ними. — Она засмеялась. — Шарики, много-много шариков.

— Это я заметила, — сказала Мона, — мы, маленькие девочки, все увлекаемся ими, не так ли?

Мэри-Джейн зашлась от смеха.

— Это лучше, чем я ожидала, — признала Мона. — Девчонки в школе одобрительно воспринимали мой юмор, но почти никто из семьи не смеялся над моими шутками.

— Твои шутки и вправду смешны, — сказала Мэри-Джейн. — Это потому, что ты гениальна. Я разделяю людей на два вида; одни — с чувством юмора, а другие — без него.

— Но как быть со всеми словами, начинающимися с буквы «б»? Ты их вырезаешь, скатываешь в шарики…

— Дальше я кладу их в шляпу. Представляешь? Точно как номера лотерейных билетов.

— Да.

— И затем я вынимаю их из шляпы по очереди, по одному за раз. Если это слово никто никогда не использовал, понимаешь, как, например, батрачианс?[16] Так вот, я сразу его выбрасываю. Но если это хорошее слово, например, блаженство — «состояние наивысшего удовольствия»… Тогда я запоминаю это слово прямо на месте.

— Хм-м-м, похоже, это довольно хороший метод. Догадываюсь, ты с большим удовольствием запоминаешь слова, которые тебе нравятся.

— О да, но на самом деле я запоминаю почти все — можешь себе представить? Будучи такой сметливой, какая я есть! — Мэри-Джейн кинула себе в рот хлебный шарик и начала измельчать в порошок корку.

— Даже значение слова батрачианс? — спросила Мона.

— Бесхвостое прыгающее земноводное, — ответила Мэри-Джейн. Она грызла оставшиеся хлебные корки.

— Эй, послушай, Мэри-Джейн, — сказала Мона, — в этом доме уйма хлеба. Ты можешь есть сколько угодно. Вон на столе лежит целая буханка, сейчас я принесу ее тебе.

— Сядь на место! Ты беременна. Я возьму его сама! — объявила Мэри-Джейн. Она прыгнула со стула, подхватила буханку в пластиковой упаковке и положила на стол.

— А как насчет масла? Ты хочешь масла? Здесь оно тоже есть.

— Нет, я постановила для себя есть хлеб без масла, экономить деньги, а кроме того, без масла хлеб кажется намного вкуснее. — Она вырвала ломоть прямо из пластика и с хрустом впилась в середину куска.

— Дело в том, что я забуду значение слова «батрачианс», если не буду им пользоваться, но слово «блаженство» я буду употреблять и не забуду.

— Ухватила твою мысль. Почему ты так странно смотришь на меня?

Мэри-Джейн не ответила. Облизнула губы, прихватила несколько оставшихся кусочков мягкого хлеба и съела их.

— Все это время ты не забываешь, о чем мы говорили, ведь так? — наконец спросила она

— Да.

— Что ты думаешь о своем ребенке? — На этот раз Мэри-Джейн выглядела встревоженной и заботливой; по крайней мере, в тоне ее явственно ощущалось сочувствие к тому, что ощущает Мона

— С ним может быть что-то неладное.

— Да, — кивнула Мэри-Джейн. — Я тоже так думаю.

— Не думаю, что из него может получиться какой-то гигант, — поспешно сказала Мона, хотя с каждым словом, как она убедилась, говорить приходилось все с большим трудом. — Это не будет какое-то чудовище или что-то подобное. Но, может быть, что-то с ним будет не в порядке, гены создадут какую-нибудь комбинацию, и случится что-то нехорошее. — Она глубоко вздохнула. Быть может, сейчас она испытывала самую чудовищную головную боль за всю жизнь. Она всегда о ком-нибудь беспокоилась: о своей матери, об отце, о Старухе Эвелин — о людях, которых любила. И познала множество скорби, особенно за последние годы. Но это беспокойство за будущего ребенка было совершенно другим: оно порождало столь глубокий страх, что он переходил в агонию. Она непроизвольно опять положила руку себе на живот.

— Морриган, — прошептала она

Что-то переместилось внутри ее, и она взглянула вниз, не изменяя положения головы.

— Что-то неладно с ребенком?

— Я слишком сильно беспокоюсь. Разве это ненормально — все время думать, что с ребенком что-то может случиться?

— Да, это нормально, — ответила Мэри-Джейн. — Но в этой семье есть множество людей с гигантскими спиралями, и при том у них не рождаются ужасные, деформированные маленькие дети, не так ли? Я хочу спросить, понимаешь: существует ли документ, прослеживающий все случаи рождения детей с такими гигантскими спиралями?

Мона ничего не ответила. Она раздумывала. Какая разница, имеется ли такой документ или его не существует? Если этот ребенок имеет врожденные дефекты, этот ребенок… Она осознала, что смотрит сквозь зелень снаружи дома. Все еще продолжался день. Она думала об Эроне, лежащем в похожем на ящик склепе в семейном мавзолее, на одну полку выше Гиффорд. Восковые фигуры людей, накачанные жидкостями. Не Эрон, не Гиффорд. Почему в ее сновидении Гиффорд выкапывала ямку в земле?

Дикая мысль пришла ей в голову, опасная и святотатственная, но в действительности совсем не удивительная. Майкл исчез. Роуан исчезла. Сегодня вечером она может спуститься в сад одна, когда не останется никого бодрствующего во всем особняке, и тогда сможет выкопать останки тех двоих, которые покоятся под дубом; она сможет увидеть, кто там лежит.

Единственное препятствие состоит в том, что она боится совершить это. Она видела множество таких сцен в фильмах ужасов — уже много лет, и в них люди совершали нечто подобное: бродили среди могил на кладбищах, чтобы выкопать какого-нибудь вампира, или отправлялись в полночь, чтобы открыть, кто именно лежал в той могиле. Она никогда не верила в эти сцены, особенно если человек делал это сам или для себя. Это было слишком пугающе. Для того чтобы выкопать тело, надо обладать характером покруче, чем у Моны.

Она взглянула на Мэри-Джейн, которая наконец, похоже, закончила свое хлебное пиршество и спокойно сидела, сложив руки на груди, упорно смотря на Мону, что ее слегка нервировало. Глаза Мэри-Джейн обрели тот мечтательный блеск, который появляется у человека, которому нечего делать, и взгляд кажется не пустым, но обманчиво сосредоточенным.

— Мэри-Джейн? — окликнула ее Мона

Она ожидала, что девушка испугается и проснется, как говорится, и немедленно станет оправдываться, что задумалась. Но ничего подобного не произошло. Мэри-Джейн продолжала смотреть на нее точно так же.

— Да, Мона? — откликнулась она, нисколько не изменив выражения лица

Мона поднялась с места. Она подошла к Мэри-Джейн и стояла рядом с ней, глядя на нее сверху, а Мэри-Джейн продолжала смотреть на нее большими пугающими глазами.

— Дотронься до младенца, вот так, дотронься, не стесняйся. Скажи мне, что ты чувствуешь.

Мэри-Джейн обратила взор на живот Моны и потянулась к нему очень медленно, словно собиралась с силами сделать то, о чем ее попросила Мона. И вдруг она отдернула руку обратно, поднялась со стула и начала удаляться от Моны. Она выглядела встревоженной.