Энн Райс - Вампир Арман Страница 57

– Я не хотел показаться дерзким, – возразил я. – Слава Богу, ты улыбаешься. – Я поднял и сдвинул в сторону крышку гроба. Мне это не составило труда, но я догадывался, что камень очень тяжелый. – Понятно, – кротко сказал я и улыбнулся сияющей невинной улыбкой. Внутри гроб был отделан дамастом пурпурного цвета.

– Ложись в эту колыбель, дитя мое, – сказал он. – И без страха ожидай восхода солнца. Когда оно появится, ты будешь уже крепко спать.

– А мне нельзя спать с тобой?

– Нет, твое место здесь, в этой постели, я уже давно ее для тебя приготовил. Здесь, рядом с тобой, у меня есть своя узкая постель, ее на двоих не хватит. Но теперь ты мой, мой, Амадео. Награди меня еще несколькими поцелуями, да, вот так... как хорошо...

– Мастер, никогда не позволяй мне сердить тебя. Никогда не разрешай мне...

– Нет, Амадео, спорь со мной, задавай вопросы, будь моим дерзким и неблагодарным учеником. – Он выглядел немного грустным. Он ласково подтолкнул меня и указал на гроб. Замерцал пурпурный атласный дамаст.

– И я ложусь в гроб, – прошептал я, – так рано.

После этих слов на его лицо набежала тень боли. Я пожалел о них. Мне хотелось сказать что-нибудь, чтобы все исправить, но он жестом велел мне ложиться.

Как же там было холодно, проклятые подушки, как жестко. Я задвинул крышку на место и неподвижно лег, прислушиваясь к звуку задутого факела, к трению камня о камень, когда он открыл свою собственную могилу. Я услышал его голос:

– Спокойной ночи, моя юная любовь, моя маленькая любовь, мой сын...

Я безвольно лежал. Как восхитительно было просто расслабиться. Все казалось мне таким новым.

Далеко-далеко, в стране, где я родился, в Печерской лавре пели монахи.

Я сонно размышлял обо всем, что вспомнил. Я вернулся домой, в Киев. Из своих воспоминаний я создал живописную картину, чтобы она учила меня всему, что я в состоянии узнать. И в последние моменты ночного сознания я попрощался с ними навсегда, попрощался с их верованиями и с их ограничениями.

Я вызвал в воображении «Шествие волхвов», во всем своем великолепии сияющее на стене: процессию, которую смогу вволю изучить, как только сядет солнце. Мне, в глубине моей дикой и страстной души, моего новорожденного вампирского сердца, показалось, что волхвы пришли, дабы возвестить не только о рождении Христа, но и о моем перерождении.

9

Если я и думал, что мое превращение в вампира будет означать конец моего образования или моего ученичества у Мариуса, то я очень заблуждался. Меня не выпустили в тот же миг на свободу и не позволили только лишь наслаждаться преимуществами моей новой силы.

На следующую же ночь после превращения мое воспитание началось всерьез. Теперь меня нужно было готовить уже не к временной жизни, а к вечности.

Мастер рассказал, что его сделали вампиром почти пятнадцать веков назад и что существа, нам подобные, живут практически по всему миру. Скрытные, подозрительные, часто ужасно одинокие, ночные скитальцы, как называл их Мастер, зачастую бывали плохо подготовлены к бессмертию, и все их существование представляло собой не более чем цепочку жутких катастроф, пока их не одолевало отчаяние и они не приносили себя в жертву, устроив страшный пожар или выйдя на солнечный свет.

Что касается совсем старых, кто, как мой Мастер, смог выстоять на протяжении многих эпох и пережить крушение многих империй, они по большей части были мизантропами, выискивая себе города, где можно было править смертными, отгоняя молодых вампиров, пытающихся разделить с ними территорию, даже если это означало уничтожение себе подобных.

Венеция была неоспоримой вотчиной моего Мастера, его охотничьими угодьями, его личной ареной, где он мог руководить играми, которые в этот отрезок своей жизни счел для себя важными.

– Все на свете преходяще, – говорил он, – кроме тебя самого. Ты обязан прислушаться к моим словами, потому что мои уроки – прежде всего уроки выживания. Детали узнаешь позже.

Первым уроком было то, что мы убиваем только «злодеев». Когда-то, в туманные древние века, такой была торжественная клятва тех, кто пьет кровь. Во времена античности и язычества существовала даже некая религия. Вампиров боготворили как вершителей правосудия над теми, кто был повинен в преступлении.

– Никогда больше мы не позволим окружить себя и загадку нашей силы подобными суевериями, – говорил Мастер. – Мы не безупречны. Мы не получали полномочий от Бога. Мы бродим по свету, как гигантские кошки в необъятных джунглях, и имеем не больше прав на тех, кого убиваем, чем любое существо, стремящееся тем или иным способом выжить.

Но главный принцип остается неизменным: убийство невинных способно свести с ума. Поверь мне, что для твоего же душевного спокойствия ты должен пить кровь исключительно злодеев, должен научиться любить их во всей их мерзости и низости, должен питаться видениями злодеев, которые неизбежно наполнят твое сердце и душу в момент убийства.

Начни убивать невинных – и рано или поздно ты станешь испытывать чувство вины, а с ним придет бессилие, а вслед за бессилием – отчаяние. Тебе может казаться, что для этого ты слишком холоден и безжалостен. Ты можешь чувствовать себя выше людей и оправдывать свою хищную невоздержанность тем, что твоя жажда крови обусловлена необходимостью поддерживать собственную жизнь. Но в конечном счете это не сработает.

В конечном счете ты поймешь, что ты не столько монстр, сколько человек, что все, что есть в тебе благородного, проистекает от твоих человеческих корней, а усугубление твоей природы способно только дать тебе возможность в еще большей мере оценить все человеческое. Ты начнешь жалеть тех, кого убиваешь, даже тех, для кого нет искупления, и начнешь любить людей так отчаянно, что наступят ночи, когда голод покажется тебе намного предпочтительнее, чем кровавая трапеза.

Все это я воспринимал всем сердцем и не замедлил устремиться вместе с Мастером в мрачное чрево Венеции, в дикий мир таверн и порока, который я, будучи таинственным, облаченным в бархат учеником Мариуса Римского, никогда прежде не видел в истинном свете. Конечно, я знал места, где можно напиться, я знал модных куртизанок, таких как наша любимая Бьянка, но я не знал венецианских воров и убийц. А они-то и стали моей основной, точнее, единственной пищей.

Очень скоро я понял, что имел в виду мой господин, говоря, что я должен приобрести вкус к злодеям и сохранить его. Грезы моих жертв с каждым убийством становились все явственнее. Убивая, я начал видеть ослепительные краски. Иногда я даже мог увидеть эти краски, еще не приблизившись к жертве. Некоторых людей окружали красноватые тени, а другие излучали ярко-оранжевый свет. Ярость моих подлейших и самых отвратительных жертв часто бывала блестяще-желтой, ослепляя меня и обжигая как в те мгновения, когда я совершал нападение, так и в те минуты, пока я выпивал из жертвы всю кровь.