Кирилл Партыка - Подземелье Страница 57

Сергей взвился с места. Ломануться в окно? Черт с ним, со вторым этажом!..

Секундой позже он сообразил, что в прихожей расхлябанной трелью настойчиво заливается звонок.

28

После речной холодины, под добрую закусь первачок потреблялся без задержки. Но только рассупонился Алексей, распустил пояс, расстегнул рубаху, добрую куриную ножку на тарелку с блюда перенес — наливай, братец! — а уж и нечего наливать.

Виктор позвенел порожними бутылками под столом, развел руками: вот те раз!

— Вот те и раз, если в три горла хлестать!

Кликнули мамашу, та пошарила в заначке, но и оттуда младшой успел повытаскать.

Алексей пристукнул кулаком по столу, недовольно заворчал на брата. Тот подхватился: я щас, мигом! Тут-то, конечно, мигом, за этим долго уговаривать не надо.

Виктор проверил фонарь, снял с гвоздя связку ключей.

— Фуфайку накинь, опять простуда возьмет! — озаботилась мать.

Но где там, не холодно ему, изнутри подогревается. Только дверь на веранде хлопнула.

Алексей время терять не стал, принялся за куриную ногу, аж корочка поджаристая захрустела. После рыбалки аппетита на троих хватит, а приготовлено было, как он любил, остро, и соли чтоб чуть лишка. Хоть, говорят, и вредно, но уж больно по вкусу, да еще если со сладкой луковицей в придачу. Жена вот никак этой премудрости не постигнет. Вроде, и умеет готовить (еще бы, когда мужик такой харч обеспечивает), да пресно у нее выходит, не то, что у матери. Нет, хорошо все-таки, что угол свой в поселке.

Нынче в городе, хоть разбейся, а жить по-человечески невозможно. Вон, сосед по лестничной клетке: в фирме по установке железных дверей мантулит, никакой калым не пропустит, на даче горбатится, а дочку замуж выдавал — пришел взаймы просить.

Хотел в ресторане справить, да не потянул, дома гуляли.

Алексей, конечно, помог. Мужик-то хороший, чего склепать-выточить, капканы починить — никогда не откажет, а бутылку за работу, если и возьмет, так вместе и разопьют. Мясца ему подбросил — то-то рад был человек. А денег не дал. Дашь сколько-то, а инфляция, как моль, пожрет. Процента с соседа ведь не потребуешь.

Раньше хоть порядок какой-то был, теперь вообще вакханалия сплошная. А без смазки хоть тогда, хоть сейчас ничего не крутится. Нынче вообще уж обнаглели, без меры хапают. Ни страха, ни совести. Те же менты, что возле Горелой сопки стояли. Прежде бы морды серьезные сделали: откуда едешь, что везешь? Хоть вид бы показали, что службу правят. А тут подошли — сунул, что полагается — взяли без слов и не поморщились, вроде так и надо. С другой стороны — лицензия-то с собой была, запасся на всякий случай. Бочонок икры под ней, конечно, не спрячешь, но все равно. Только им лицензия без надобности. Начал бы бумажками шуршать — обшмонали бы, протокол составили, и бумажки б те не помогли. Тьфу!

И начальник участка — тоже мурло. Бывало, подойдешь, так и так, надо матери помочь, одна мучается. Начальник понимает: кой черт помочь, когда путина вовсю!

Но морду умную сделает: конечно, мать забывать негоже. Что привезешь, тому и рад. Еще руками помашет: брось ты, Леха, я ж не ради этого!.. А в последние годы давай еще кочевряжиться, икра чтоб малосольная, то да се. Конечно, чего стесняться? Ты, дескать, гребешь, а я что, лыком шит? Знал бы, как оно тут «гребется». А хоть бы и знал. Чужими-то руками! Э-эх. Сволочь кругом одна.

Где Витька-то запропастился? Алексей бросил на стол обглоданную косточку. Пора уж курчонка и запить. Мать неслышно скользила по горнице, занятая своими домашними заботами. Старуха уже, а легкая, сноровистая, любо смотреть. У Алексея потеплело в груди. Жалко, что одна тут мыкается. Не приведи бог, что случится — пока еще из города доберешься. А кроме сыновей ей надеяться не на кого. Чужие, они чужие и есть.

Алексей вспомнил вдруг про жуткие слухи, о которых судачили рыбаки на тони. Мать по вечерам, конечно, дома сидит. И пусть сидит. Усадьба на самой окраине, а по окраинам, говорят, смотри, что творится! Случались зимой в тайге шатуны, но чтоб в такое время, да почти в самом поселке — нет, такого никогда не было. Пусть даже приврали слегка, не без того, но все равно, странный случай.

Он стал раздумывать, от чего бы могло приключиться такое? Прикидывал и так, и сяк, но ни к какому выводу не пришел. Много могло быть причин. Вспомнились вдруг мертвые распадки, куда забрели с братом в поисках ягодных мест, и представилось, какой зверь в таких распадкам может водиться. Испортили тайгу!

От размышлений Алексея оторвал донесшийся со двора шум. Послышалась там какая-то приглушенная возня, скрип и треск, а затем несколько негромких, но тяжелых ударов, будто кто-то принялся утрамбовывать землю торцом увесистого бревна.

Алексей насторожился, прислушался. Что еще такое? Шум стих, но не прошло и полминуты, как опять что-то там началось. Теперь среди прочих невнятных звуков угадывался звон бьющегося стекла.

Витька, что ли, спьяну да сослепу погреб громит? Вечно у него не по-людски все.

Но это как же громить нужно, чтоб аж сюда, через стекло доходило?

Головина-старшего посетило предчувствие недоброго. Он уже начал выбираться из своего уютного угла, чтобы пойти, глянуть на беспорядки. Но тут его, словно хворостиной по спине, хлестнул пронзительный человеческий крик. Прозвучал он, будто издалека, но столько в нем было ужаса и боли, что у Алексея волосы шевельнулись на голове. Мать округлившимися глазами уставилась в окно, по полу, дребезжа, покатилась оброненная ею миска.

Алексей, сдвигая с места тумбу холодильника, вырвался из своего угла, как из ловушки, и метнулся к двери. Со двора продолжали доноситься глухие отзвуки возни.

Погреб! Вот это откуда! Но вовсе не Витька там спьяну куролесит…

Опять едва слышно взвизгнул человеческий голос, и наступила тишина, в которой оглушительно лязгнули маятником старые стенные часы. Старуха слабо охнула.

Алексей уже у самой двери резко поворотил, сунулся в закут, где обычно хранилось оружие, но тут же вспомнил, что Витька сам же все и попрятал. Ох, на собственную голову, видать! Старший Головин выскочил на темную веранду, роняя утварь, метнулся к лестнице, круто взбегавшей вдоль стены к потолочному люку, цепляясь за перила, взлетел на чердак. Фонарь он впопыхах забыл и теперь, поднимая тучу пыли и нещадно матерясь, наугад разгребал шлак в поисках тайника. Секунды отдавались в груди почти физической болью. Наконец рука наткнулась на продолговатый брезентовый сверток. С треском лопнула прочная тесьма, охватывающая грубую материю, и пальцы наконец ощутили гладкую, чуть маслянистую полировку ружейных лож. Среди разобранных двухстволок Алексей нащупал затвор карабина, магазин отыскался тут же.