Джо Хилл - Коробка в форме сердца Страница 59

– Дочерью? – Джуд многозначительно посмотрел на розовый двухколесный велосипед возле гаража Джессики. Джорджия проследила за его взглядом. Джуд пояснил:

– Поэтому мы и не идем в дом прямо сейчас. А завтра – рабочий день. Рано или поздно Джессика останется в доме одна.

– И что тогда?

– Тогда мы сможем действовать по необходимости и нам не придется переживать, если ребенок станет свидетелем чего-то дурного.

На некоторое время оба замолчали, углубившись в свои мысли.

В зарослях пальм и кустов за домом застрекотали насекомые. Их пение – ритмичная нечеловеческая пульсация – было единственным звуком, нарушавшим тишину улицы. Первой заговорила Джорджия:

– Что мы с ней сделаем?

– Все, что будет нужно.

Джорджия опустила спинку сиденья и легла, глядя в темноту. Бон положила морду рядом с ее головой и протяжно заскулила. Джорджия погладила овчарку за ушами.

– Собакам нужно поесть, Джуд.

– Придется подождать, – ответил он, не отрывая взгляда от дома Джессики Прайс.

У него снова заболела голова, костяшки пальцев саднило. К тому же он явно переутомился, и эта усталость мешала довести до конца хотя бы одно логическое рассуждение. Мысли, как черные собаки, гонялись за собственными хвостами, описывая бесконечные бессмысленные круги.

Он в своей жизни совершал плохие поступки. Для начала можно вспомнить хотя бы то, что он посадил Анну на поезд и отправил ее умирать к родственникам. Но ничто не шло в сравнение с тем, что ему предстояло – возможно – совершить завтра. Кто знает, не закончится ли дело убийством. Оно вполне могло закончиться убийством, и в голове Джуда крутилась песенка Джонни Кэша «Блюз Фолсомской тюрьмы»: «Говорила мама мне, будь хорошим мальчиком, не играй с оружием». Джуд подумал о пистолете, оставшемся на ферме. О своем большом револьвере сорок четвертого калибра. С оружием в руках добиться ответа от Джессики Прайс было бы проще. Но будь у него оружие, Крэддок давно уговорил бы его убить сначала Джорджию, а потом себя самого. И собак тоже.

Джуд вспомнил о самом разном оружии, что он когда-то имел. О множестве собак, которые у него когда-то были. О том, как он бегал с ними босиком по холмистой земле на ферме отца, и какой восторг охватывал его, когда он вместе с собаками уносился в предрассветную даль. Он вспомнил звук винтовки отца во время охоты на уток, и как однажды, когда Джуду исполнилось девять лет, мать взяла его с собой и они убежали от Мартина. На автобусной станции мать испугалась и позвонила своим родителям, а те велели ей немедленно вернуть мальчика отцу и помириться с мужем и Господом. Отец ждал их на крыльце с винтовкой в руках, он ударил мать по лицу прикладом, а затем приставил дуло к ее левой груди. Он сказал, что убьет ее, если она снова попытается уйти, и она больше не убегала. Когда Джуд – в те годы еще Джастин – робко шагнул к двери в дом, отец остановил его и произнес: «Я не сержусь на тебя, сын, ты не виноват». Мартин взял его за плечо и прижал к себе, наклонился для поцелуя и сказал, что любит сына. Джастин автоматически ответил, что тоже любит отца.

Воспоминание об этом до сих пор заставляло Джуда морщиться. Те слова казались ему отвратительными и аморальными, такими постыдными, что он не мог оставаться человеком, который произнес их. Поэтому он изменился и стал совсем другим. Это ли самый худший его поступок – иудин поцелуй, запечатленный на щеке отца, когда лицо матери заливала кровь? Или то, что он выгнал Анну, еще хуже, чем невольный ответ на выражение отцовской привязанности? И Джуд снова оказался там, откуда начал. Он размышлял об утре завтрашнего дня и гадал, сможет ли он заставить сестру Анны сесть в «мустанг», чтобы увезти ее прочь от дома, а потом любой ценой заставить заговорить.

В машине не было жарко. Тем не менее Джуд вынужден был поминутно утирать со лба пот, заливающий ему глаза. Он наблюдал за дорогой и домом. Один раз мимо проехала патрульная машина, но «мустанг» стоял в укромном месте, в тени недостроенного гаража, и полицейский джип даже не притормозил.

Рядом дремала Джорджия, повернувшись лицом к окну. Где-то в третьем часу ночи она заметалась во сне, забормотала что-то невнятное. Потом она вытянула правую руку вверх, как ученик, старающийся привлечь внимание учителя. Повязку Джорджия сняла, и Джуд увидел, что кожа на ее кисти по-прежнему белая и морщинистая, словно она пробыла в воде много часов. Белая, морщинистая, страшная. Тем временем Джорджия задергалась, от кого-то отбиваясь. Она застонала, заскулила от страха, запрокинула голову.

Джуд нагнулся над ней, позвал по имени. Он крепко, но нежно взял ее за плечо и потряс, желая разбудить. Девушка ударила его больной рукой. Затем глаза ее раскрылись, и она уставилась на него, не узнавая. В глазах ее плавал беспредельный слепой ужас, и Джуд понял: она видит не его, а покойного Крэддока.

– Мэрибет, успокойся, – шептал он, – Ш-ш-ш. Это сон. Все хорошо. С тобой все в порядке.

Туман в ее глазах рассеялся. Тело, только что скованное страхом, обмякло, и она откинулась без сил на спинку кресла. Джорджия не могла отдышаться. Джуд прикоснулся к ее лицу, убирая прилипшие к щекам волосы, и поразился тому, какая она горячая.

– Пить, – прошептала она.

Он дотянулся до заднего сиденья, порылся в пакете с продуктами, что они купили на заправке, нашел бутылку с водой. Джорджия открутила пробку и выпила треть бутылки несколькими большими глотками.

– А вдруг сестра Анны не поможет нам? – спросила она. – Вдруг даже она не знает, как его прогнать? Мы убьем ее?

– Тебе лучше поспать. Отдохни. Все равно придется ждать до утра.

– Я не хочу никого убивать, Джуд. Я не хочу потратить на убийство мои последние земные часы на земле.

– Ты еще долго будешь жить на земле, – возразил Джуд. О себе он намеренно не упомянул.

– Я не хочу, чтобы ты убивал. Не хочу, чтобы ты становился убийцей. Кроме того, если мы убьем ее, за нами будут гоняться уже два призрака. Мне кажется, нам и одного хватает с избытком.

– Хочешь включить радио?

– Джуд, обещай мне, что не убьешь ее. Обещай!

Он включил радио. На коротких волнах ему попались «Фу файтерс». Дэвид Грол[36] пел, что он держится, еще держится. Джуд убавил звук до еле слышного бормотания.

– Мэрибет, – начал он. Она поежилась.

– Что с тобой?

– Мне нравится, когда ты называешь меня моим настоящим именем. Не зови меня больше Джорджией, хорошо?

– Хорошо.

– Как бы мне хотелось, чтобы мы встретились не в стрип-клубе. Чтобы ты увидел меня в первый раз не тогда, когда я раздевалась перед пьяной толпой, а раньше. Когда я еще не сделала всего того, чего теперь стыжусь.