Линкольн Чайлд - Огонь и сера Страница 6

Монах с поклоном удалился, и почти сразу же вошел его двойник. Однако стоило ему сбросить капюшон, удивленный д'Агоста увидел, что этот священник крупнее – ростом выше шести футов, широкоплечий, с квадратной челюстью. Черные глаза человека лучились энергией.

Снаружи донесся приглушенный перезвон колоколов, и д'Агоста невольно вздрогнул.

– Я отец Бернард Каппи, – представился священник. – Добро пожаловать в монастырь. Эту комнату мы называем Палатой дискуссий, здесь по выходным собираются братья и изливают друг другу все, что накапливается за неделю. У нас в монастыре хранят обет молчания, так что накопиться успевает многое.

Одернув полы сутаны, отец Каппи сел.

Пендергаст последовал его примеру, затем представил д'Агосту:

– Мой напарник, сержант д'Агоста. Он тоже будет задавать вопросы.

– Рад знакомству. – Священник сдавил руку д'Агосте в пожатии.

«Да уж, не агнец Божий», – подумал д'Агоста. Он поерзал на стуле: сидеть было жестко, к тому же холодный воздух в комнате отдавал сыростью, хоть на улице и светило теплое солнце. Д'Агоста признался себе, что кого-кого, а хорошего монаха из него бы не вышло.

– Искренне прошу простить за вторжение, – сказал Пендергаст.

– Ничего страшного. Я лишь надеюсь, что смогу помочь. Такая трагедия...

– Мы постараемся вас не задерживать. Для начала расскажите о звонке.

– Как я уже говорил полиции, Гроув звонил мне домой в три десять утра – автоответчик зафиксировал время. Я проверяю сообщения по утрам, хоть это и нарушение правил. У меня, знаете ли, престарелая мать... Как только я прослушал запись, сразу же отправился на Лонг-Айленд. И разумеется, опоздал.

– Почему Гроув звонил вам?

– Это сложный вопрос, и ответ потребует времени.

Пендергаст кивнул в знак того, что готов слушать.

– Мы с Джереми Гроувом знакомы давно, встретились еще в бытность студентами, в Колумбии. Я пошел учиться на священника, а он уехал во Флоренцию изучать искусство. В то время мы оба... Что ж, я не сказал бы, что мы были религиозны в обычном смысле, но мы увлекались всем, что касается духовности. Случалось, ночи напролет спорили о вопросах благочестия, основ знания, природы добра и зла и тому подобном. Потом я продолжил изучать теологию в семинарии Маунт-Сент-Мэрис, но дружбы с Гроувом не прерывал и через несколько лет отслужил венчание на его свадьбе.

– Понимаю, – пробормотал Пендергаст.

– Гроув жил во Флоренции. Несколько раз я навещал его на прекрасной вилле – на холмах к югу от города.

– А где он брал деньги? – прочистив горло, спросил д'Агоста.

– С этим связана интересная история, сержант. Гроув купил на аукционе Сотбис картину, заявленную как работа одного из последних учеников Рафаэля. Он лично сумел подтвердить подлинность и в итоге продал картину музею Гетти за тридцать миллионов долларов.

– Мило.

– Вы правы. Как бы там ни было, живя во Флоренции, Гроув приобщился к религии. В интеллектуальном плане, как поступают некоторые. Понимаете, мистер Пендергаст, есть такое определение: «католик-интеллектуал», вот оно в полной мере относилось к Гроуву – он обожал дискутировать.

Пендергаст кивнул.

– Брак Гроува удался. Он боготворил жену. Однако потом, довольно неожиданно, она сбежала с другим мужчиной. Сказать, что это стало несчастьем, значит, не сказать ничего. Гроув был убит горем, и свой гнев он сосредоточил на Боге.

– Ясно, – ответил Пендергаст.

– Гроув посчитал, что Бог его предал. Он стал... не атеистом и не агностиком, нет. Нельзя сказать, что он отрекся от Бога. Скорее, он вступил с Господом в противоборство. Гроув намеренно избрал путь греха и жестокости, обращенный против Всевышнего. Но жестокость эта на деле оказалась направлена против собственной духовной сущности. Гроув стал критиком-искусствоведом, а критика – такая профессия, что позволяет вести порочный образ жизни, выходя за рамки общественных норм. В обычной жизни вы не скажете художнику, что его картина – отвратительный мусор. Критик же, напротив, так и поступит. Для него подобное отношение к миру и есть соблюдение норм высокой морали. Нет более постыдной профессии, чем критик. Разве что врач, осуществляющий смертную казнь.

– Тут вы правы, – с чувством заявил д'Агоста. – Кто не может творить сам – учит, а кто не может учить – критикует.

– Святая правда, сержант д'Агоста! – рассмеялся отец Каппи.

– Сержант д'Агоста пишет триллеры, – пояснил Пендергаст.

– Неужели?! Обожаю детективные романы. А что же вы написали?

– Последняя вещь – «Ангелы чистилища».

– Всенепременно куплю эту книгу.

Д'Агоста невнятно поблагодарил священника. Уже второй раз за день он был готов провалиться со стыда. Надо бы поговорить с Пендергастом, чтобы тот не трубил направо и налево о его неудачной карьере писателя.

– Достаточно сказать, – продолжил священник, – что из Гроува получился выдающийся критик. Он окружил себя самыми низкими, эгоистичными и жестокими людьми, которых только знал, и посвятил себя излишествам – алкоголю, чревоугодию, сексу, деньгам и сплетням. Гроув устраивал званые обеды, подобно римскому императору, часто выступал на телевидении, нападая на разных художников, причем весьма утонченным образом. Его статьи в нью-йоркском «Книжном обозрении» шли на ура. Ничего удивительного, что Гроув добился огромного успеха.

– А как вы к этому отнеслись?

– Гроув не мог простить мне то, чему я служу. Наша дружба попросту распалась.

– Когда это случилось? – спросил д'Агоста.

– В тысяча девятьсот семьдесят четвертом году от него ушла жена, и немногим позже произошел разрыв между нами. С тех пор и до сегодняшнего утра он ко мне не обращался. Вот так.

– А что же с сообщением?

Священник достал из кармана диктофон.

– Перед тем как отдать кассету полиции, я сделал копию. Он нажал на кнопку воспроизведения.

– Бернард? Бернард! – Высокий голос звенел от напряжения. – Это Джереми Гроув. Ты там? Ради Бога, возьми трубку! Послушай, Бернард, ты нужен мне. Ты должен приехать. Саутгемптон, семнадцать, Дюн-роуд. Приезжай немедленно. Это... это ужасно. Захвати крест, Библию и святую воду. Бог мой, Бернард, он пришел за мной, слышишь?! Он пришел за мной! Я должен исповедаться, мне нужно прощение, отпусти мне грехи... Ради любви к Господу, Бернард, возьми трубку...

Резкий голос эхом отзывался от выбеленных стен пустой комнаты... Тут истекло время, отпущенное программой автоответчика, и речь прервалась. Д'Агоста вздрогнул от ужаса.

– Что ж, – произнес Пендергаст, – было бы любопытно услышать ваше мнение по этому поводу, отче.

– Думаю, – помрачнев, сказал Каппи, – Гроув ощущал на себе проклятие.

– Проклятие? Или присутствие дьявола?

– Какова бы ни была причина, – Каппи поерзал на стуле, – Джереми Гроув знал о неизбежном конце и перед смертью хотел получить прощение. Для него это было куда важнее, чем помощь полиции. Гроув, видите ли, не переставал верить.

– Вы в курсе, какие следы найдены на месте преступления? Выжженные отпечатки копыт, частицы серы, необычно высокая температура тела?

– Да, мне рассказали.

– Можете это объяснить?

– Дело рук смертного. Убийца лишь хотел показать, что за человек был Гроув. Отсюда и следы копыт, и сера, и прочее. – Диктофон исчез в складках сутаны отца Каппи. – Во зле нет ничего мистического, мистер Пендергаст. Оно повсюду, оно нас окружает, я вижу его каждый день. И почему-то я сомневаюсь, что дьявол, какую бы форму он ни принял, стал бы привлекать к себе внимание.

Глава 7

Сумерки сгущались над верхней частью Риверсайд-драйв. Вот последний луч солнца коснулся на прощание багряного неба, и от фонаря к фонарю заметалась тень одинокого пешехода. Городские власти не забывали об этом районе и постепенно облагораживали его, но мало кто решился бы выйти на улицу с наступлением ночи. Однако в прохожем было нечто такое, что заставляло ночных хищников держаться на расстоянии. Худой как скелет, с буйной и неестественно густой седой шевелюрой, человек, известный просто как Рен, шел вверх по главной дороге. Мягко, почти крадучись, он огибал завалы мусора, постепенно удаляясь вправо от чернеющих над рекой Гудзон силуэтов Манхэттена.

Рен шел к серым громадинам некогда роскошных особняков. Вот он остановился перед оградой вычурного четырехэтажного дома. Время усыпало шипы изгороди хлопьями ржавчины, обкрошило черепицу на крыше, надежно забрало окна листами жести и лишило портик половины металлических столбиков. Не задумываясь Рен скользнул во двор и двинулся мимо разросшихся сорняков и древних кустов айланта. Мощенная булыжником подъездная дорожка вывела его к крыльцу. Граффити и кучи мусора, которым скульптор-ветер годами придавал гротескные формы, не смутили Рена. Он постучал в массивную дубовую дверь.