Мелисса де ла Круз - Наследие ван Аленов Страница 6

— Он не лжет, — произнес Сэм. — Гляньте на предлобный участок коры. Там все чисто.

— Он не помнит ту ночь, — возразил Тэд.

— Давай-ка еще раз, — велел Кингсли. — Бессмыслица какая-то получается.

Мими во второй раз прокрутила воспоминание. Четверо венаторов внимательно смотрели. Все было точно так же: высокий мужчина, сверток, сигарета. Но Сэм был прав: предлобный участок коры головного мозга свидетельствовал: парень не врет, говоря, что не помнит всего этого.

— Боже милостивый! Как мы только это пропустили?! Гляньте вот сюда! Форс! Леннокс! Смотрите! — Скомандовал Кингсли, увеличивая край картинки.

И тут они увидели то, что заметил Кингсли: едва заметный разрыв границы в воспоминаниях парня. Это походило на разошедшийся и заново зашитый шов. Прекрасно зашитый, просто превосходно, можно никогда и не заметить. Кто бы это ни сделал, он был настоящим мастером. Нужно великолепно владеть Контролем, чтобы осуществить подобное. Ложное воспоминание, мастерски наложенное поверх настоящего. Этого хватило, чтобы большую часть года водить за нос команду венаторов. Внедрять краснокровным ложные воспоминания было очень опасно. Это могло превратить человека в буйного сумасшедшего, не отличающего факта от вымысла. Или сделать из банкира бездельника, живущего за счет родителей.

— Отпусти его, — устало произнес Кингсли.

Мими кивнула. Она ослабила хватку, освободив разум студента, и четверка венаторов вернулась обратно в реальный мир. Их свидетель, похрапывая, умостился на столе.

Это был не подозреваемый.

Это была жертва.

Глава 6

БЛИСС

Каждый день после того утра на вершине Корковадо — «горбатой горы» в переводе с португальского — Блисс приходилось задавать себе три важных вопроса. «Кто я? Где я? Что со мной произошло?»

Она принялась это проделывать вскоре после того, как однажды, проснувшись, обнаружила, что не может вспомнить, отчего ей так печально. На следующий день она не смогла вспомнить, единственный она ребенок в семье или нет. Но всерьез она испугалась в тот день, когда посмотрела в зеркало и ей показалось, что она видит кого-то чужого. Она понятия не имела, кто эта рыжеволосая девушка.

Тогда-то ей и пришла в голову идея каждое утро задавать себе эти три вопроса.

Если она не воспользуется случаем вспомнить, кто она такая, Посетитель полностью возьмет над ней верх. И настоящая Блисс Ллевеллин, та девчонка, что однажды провалила экзамен на вождение автомобиля, который сдавала на старом, еще пятидесятых годов, «кадиллаке» с открывающимся верхом, исчезнет окончательно. Даже то полустершееся воспоминание о ней, что еще цеплялось за крохотный уголок ее сознания.

Итак, они находятся в Хэмптонсе. Сейчас утро. Она встала. Пора завтракать. Слуга зовет ее. Нет. Не слуга — ее отец. Слугой Форсайта называет Посетитель, а не она. Порой такое случается. Иногда оказывается, что она отчетливо слышит Посетителя. Но потом дверь захлопывается, и она снова оказывается за этой дверью, в темноте, отрезанная от мира. Посетитель получил доступ к ее прошлому, ко всей ее жизни, а она к его — нет. Его разговоры с Форсайтом происходили за закрытой дверью; его мысли были покрыты мраком.

Какая-то ее часть радовалась, что Посетитель больше не разговаривает с ней. Ей смутно помнилось, что прежде они изредка переговаривались друг с другом, но ныне это прекратилось. Теперь это сменилось тишиной. Девушка понимала: это потому, что ему больше не требуется общаться с ней, чтобы взять ее под контроль. Он привык захватывать власть во время ее помрачений сознания, но теперь он не нуждался в них, чтобы делать все, что ему заблагорассудится. Он и так был у руля.

Однако же, с другой стороны, ее не выбросили на обочину. Она верно ответила на первый вопрос.

Она — Блисс Ллевеллин. Дочь сенатора Форсайта Ллевеллина и падчерица покойной Боби Энн Шеферд. Она росла в Хьюстоне, до тех пор пока их семья не переехала на Манхэттен, вскоре после того, как ей исполнилось пятнадцать лет. Она училась в школе Дачезне, расположенной на Девяносто шестой улице, и больше всего любила выступать с группой поддержки на футбольных матчах, ходить за покупками и работать фотомоделью.

«О боже, я же прямо блондинка из анекдотов», — подумала Блисс.

Нет, в ней наверняка должно быть что-то более существенное.

Так, ладно. Начнем сначала... Ее зовут Блисс Ллевеллин, и она выросла в большом, великолепном доме в Ривер-Оукс, районе Хьюстона, но ее любимым местом в Техасе было дедушкино ранчо, где она носилась верхом по ковру цветущих прерий. В школе ее любимым предметом была история искусств, и она надеялась когда-нибудь стать хозяйкой собственной художественной галереи или сотрудником Метрополитен-музея.

Она — Блисс Ллевеллин, и прямо сейчас она находится в Хэмптонсе. Хэмптонс — престижный поселок на берегу, в двух часах езды от Манхэттена (или как там сложится с пробками на дорогах), куда жители города удаляются, «чтоб глаза мои ничего этого не видели», лишь затем, чтобы уткнуться носом во все то же самое. Август в Хэмптонсе такой же замечательный, как сентябрь в Нью-Йорке. В те времена, когда она была еще просто Блисс, а не сосуд для зла (или СДЗ, как она мысленно это называла, когда ей хотелось посмеяться над ситуацией, а не плакать), мачеха как раз в это время волокла их отсюда прочь, потому что «так принято».

Боби Энн была просто помешана на том, что принято и что не принято, и составляла целые списки того и другого; можно было подумать, что в прошлой жизни она была редактором модного журнала. Как ни печально, Боби Энн вечно изо всех сил старалась быть модной, а в результате у нее все выходило ровно наоборот.

Сознание Блисс заполонили картины ее последнего настоящего лета в Хэмптонсе. Она была спортивной девушкой и эти три месяца ездила верхом, ходила под парусом, играла в теннис и осваивала серфинг. В том году она снова сломала правое запястье. Первые три раза это происходило из-за спорта — лыж, парусного спорта и тенниса. На этот же раз причина была дурацкая, чисто хэмптонская. Она споткнулась в своих новых туфлях от Лоубоутина, на платформе, и подставила руку, приземляясь.

Теперь, когда она ответила на первый и второй вопросы в подробностях, ей не оставалось ничего иного, как перейти к третьему. И третий вопрос всегда оказывался самым трудным.

«Что со мной случилось?»

Плохие вещи. Ужасные вещи. Блисс почувствована, что холодеет. Даже странно, как она все еще способна что-то чувствовать, при том, что у нее сохранились лишь воспоминания о том, что значит быть живой, и что все ее чувства медленно умирали. Она ощущала свое призрачное тело, а когда она спала, ей снилось, что она по-прежнему живет обычной жизнью: ест шоколад, гуляет с собакой, слушает, как дождь стучит по крыше, ощущает щекой мягкость наволочки.