Ширли Джексон - Призрак дома на холме Страница 7

— Отойдите, пожалуйста, — потребовала она. — Вы и так надолго меня задержали.

— Думаете, кто угодно согласится отпирать эти ворота? Думаете, кто другой проработал бы здесь с наше? Мы тут, значит, живем, следим за домом, отпираем ворота всяким там городским умникам, а теперь еще и слова не скажи?

— Пожалуйста, отойдите от машины.

Элинор не решалась признаться себе, что напугана, из страха, что незнакомец почувствует ее состояние. Он стоял вплотную к дверце, и в такой близости было что-то гадкое. Сила его неприязни казалась совершенно необъяснимой. Неужто он считает дом и сад за воротами своей собственностью? В памяти всплыла фамилия из письма доктора Монтегю, и Элинор спросила с любопытством:

— Вы Дадли, сторож?

— Да, я Дадли, сторож, — передразнил он. — А кто еще, по-вашему?

Честный слуга семьи, подумала она, гордый, верный и с отвратительным характером.

— Так здесь живете только вы и ваша жена?

— А кто еще, по-вашему? — повторил он свою похвальбу, свое проклятье, свой рефрен.

Элинор отпустила сцепление и легонько вдавила педаль газа, надеясь, что Дадли поймет намек и посторонится.

— Я уверена, что вы с супругой чудесно нас тут разместите. А сейчас я хотела бы как можно скорее попасть в дом.

Дадли неодобрительно хмыкнул.

— Я лично, — сказал он, — я лично тут после темноты не остаюсь.

Он с усмешкой отступил от машины, крайне довольный собой. Элинор тронулась, по-прежнему чувствуя на себе его взгляд и думая: будет теперь всю дорогу выглядывать из кустов, скалясь, как Чеширский кот, и кричать «скажи спасибо, что кто-то готов тут торчать, по крайней мере, до темноты!». Дабы показать себе, что мысль об ухмылке сторожа Дадли нисколько ее не пугает, она принялась насвистывать и с легким раздражением узнала мелодию, весь день крутившуюся в голове. «Тот, кто весел, пусть смеется…» Подумай о чем-нибудь другом, Элинор, строго сказала она; раз остальные слова упорно не желают вспоминаться, значит, они совершенно неподобающие, и если ты подъедешь к Хилл-хаусу, распевая их в голос, то навсегда себя скомпрометируешь.

За деревьями, на фоне холмов, иногда проглядывал кусок крыши или, возможно, башни Хилл-хауса. Как странно в те времена строили, подумала она, с башенками, контрфорсами и деревянной резьбой, иногда даже с готическими шпилями и горгульями; украшения лепили, где только могли. Может быть, в Хилл-хаусе есть башня, или потайная комната, или ход в холмы, которым пользуются контрабандисты, — только что возить контрабандой в этих одиноких холмах? Быть может, я встречу рокового красавца контрабандиста и…

Элинор обогнула последний поворот и оказалась лицом к лицу с Хилл-хаусом; не успев даже ничего подумать, она нажала на тормоз и осталась сидеть, неотрывно глядя на дом.

Он был ужасен. Элинор вздрогнула и подумала — слова как будто сами возникли в голове: Хилл-хаус ужасен. Он болен, уезжай отсюда немедленно.

2

Человеческий глаз неспособен вычленить то несчастливое сочетание линий и ландшафта, которое придает дому зловещий вид, и все же некое безумное соседство, неудачный угол, случайное соединение неба и ската крыши превращало Хилл-хаус в приют отчаяния. Фасад как будто жил своей жизнью: пустые глаза окон пристально смотрели из-под злорадно изогнутых карнизов-бровей. Почти всякое здание, застигнутое врасплох или в непривычном ракурсе, глядит на зрителя с добродушным юмором; шаловливо торчащая труба или слуховое окошко — ни дать ни взять ямочка на щеке — сразу располагают к дружбе. Дом, который всегда начеку, всегда высокомерно враждебен, может быть только злым. Хилл-хаус, казалось, возник под руками строителей помимо их воли, самолично, по собственному мощному замыслу определяя будущие линии и углы; он вздымал свою главу на фоне неба без всякого снисхождения к человеческому. Дом без доброты, место, где нельзя жить, любить и надеяться. Экзорцизм бессилен изменить облик здания: Хилл-хаус будет таким, каков он есть, покуда не рухнет.

Надо было повернуть у ворот, подумала Элинор, чувствуя атавистический холодок в желудке; она разглядывала силуэт крыши, тщетно пытаясь распознать, в чем его ужас; руки так заледенели, что не с первой попытки удалось вытащить сигарету, а страшнее всего был звучащий в голове голос, который нашептывал: уезжай отсюда, уезжай.

Однако я затем и ехала в такую даль, сказала она себе, я не могу повернуть назад. И потом, Дадли надо мной посмеется, если я попрошу снова открыть ворота.

Стараясь не глядеть на фасад (она даже не сказала бы, какого цвета дом, насколько велик или в каком стиле выстроен, только что он непомерно огромен, мрачен и смотрит на нее сверху вниз), Элинор проехала до лестницы, которая, не оставляя пути к отступлению, вела на террасу к большой парадной двери. Перед крыльцом дорога раздваивалась и шла в обе стороны вдоль дома. Элинор решила, что потом, возможно, отгонит машину туда и найдет что-нибудь вроде гаража, но сейчас ей не хотелось так уж бесповоротно лишать себя возможности к бегству. Она лишь чуть отъехала от крыльца вбок, чтобы не перекрывать дорогу следующим гостям. Будет жаль, если кто-нибудь увидит дом без такой утешительной черточки, как припаркованный человеческий автомобиль, мрачно подумала она и вылезла из машины, прихватив чемодан и плащ. В голове мелькнула дурацкая мысль: ну вот я и на месте.

Моральным подвигом было поставить ногу на первую ступеньку. Глубокое нежелание прикасаться к Хилл-хаусу шло от явственного чувства, что он ее ждет, злобный, но терпеливый. Все пути ведут к свиданью, подумала Элинор, вспомнив наконец свою песенку, и рассмеялась, стоя на ступенях Хилл-хауса, все пути ведут к свиданью, — и она решительно поднялась на террасу. Хилл-хаус резко сомкнулся вокруг нее тенью, звук шагов по доскам оскорблял полнейшую тишину, как будто сюда очень давно не ступала человеческая нога. Элинор взялась за тяжелый дверной молоток (у него было личико ребенка), намереваясь произвести шум — много шума — и окончательно уведомить Хилл-хаус о своем прибытии, когда дверь внезапно распахнулась. Перед Элинор стояла женщина, которая, если подобное стремится к подобному, могла быть только женою человека у ворот.

— Миссис Дадли? — спросила Элинор, переведя дух. — Я — Элинор Венс. Меня ждут.

Женщина молча посторонилась. Фартук у нее был чистый, прическа — аккуратная, и тем не менее она, как и муж, производила впечатление неряхи, а ее угрюмая подозрительность вполне соответствовала его зловредному упрямству. Нет, сказала себе Элинор, дело отчасти в том, что здесь темно, отчасти — в том, что я заранее вообразила ее уродиной. Не увидь я Хилл-хаус, была бы я так несправедлива к этим людям? В конце концов, они просто его сторожат.