Говард Лавкрафт - Заброшенный дом Страница 7

Я стал посещать проклятое место все чаще и чаще, изучая нездоровую растительность в саду, осматривая стены здания и внимательно обследуя каждый дюйм земляного пола в погребе. Испросив разрешения у Кэррингтона Гарриса, я подобрал ключ к неиспользуемой двери, ведущей из погреба прямо на Бенефит-стрит; я сделал это потому, что предпочитал иметь более близкий доступ во внешний мир, нежели тот, что могли предоставить неосвещенная лестница, прихожая на первом этаже и парадный вход. Там, где пагубность таилась в наиболее концентрированном виде, я проводил долгие послеполуденные часы, обшаривая каждую пядь, заглядывая в каждый уголок, и солнечные лучи просачивались внутрь сквозь щели в затканной паутиной наземной двери, благодаря которой лишь несколько шагов отделяло меня от безопасного уличного тротуара. Но увы! старания мои не были вознаграждены новыми находками: кругом была все та же угнетающая затхлость, едва уловимые болезнетворные запахи и все те же очертания на полу. Представляю, с каким любопытством разглядывали меня многочисленные прохожие через пустые оконные проемы! Наконец, по наущению дядюшки, я решил обследовать место в темное время суток и однажды в непогожую ночь сноп света из моего электрического фонарика метался по заплесневелому полу с жуткими фигурами на нем и причудливо искривленными слабо фосфоресцирующими грибами. В ту ночь обстановка подействовала на меня настолько удручающе, что я был почти готов к тому, что увидел, если только это мне не показалось, а именно: очертания скрючившейся фигуры , отчетливо выделявшиеся среди белесоватых наростов. Это была та самая фигура, о существовании которой я слышал еще мальчишкой. Ясность и отчетливость ее были поразительны и бесподобны и, глядя на нее, я снова разглядел то слабое желтоватое мерцающее испарение, которое ужаснуло меня в дождливый день много лет тому назад.

Над человекоподобным пятном плесени возле очага поднималась она, эта слабая, болезнетворная, чуть светящаяся дымка; клубясь и извиваясь в темноте, она, казалось, непрерывно принимала различные неясные, но пугающие формы, постепенно истончаясь и улетучиваясь в черноту огромного дымохода, оставляя за собой характерный омерзительный смрад. Все это было отвратительно и лично для меня усугублялось всем, что мне было известно об этом месте. Дав себе слово не покидать своего поста, что бы ни случилось, я внимательно наблюдал за исчезновением испарения и, наблюдая, не мог отделаться от ощущения, что и оно, в свою очередь, плотоядно следит за мной своими не столько видимыми, сколько воображаемыми зрачками. Когда я рассказал обо всем дяде, он пришел в сильное возбуждение и после часа напряженных раздумий принял определенное и радикальное решение. Взвесив в уме всю важность предмета и всю весомость нашего отношения к нему, он настоял на том, чтобы мы оба подвергли испытанию а, если возможно, то и уничтожению ужас этого дома путем совместного неусыпного дежурства по ночам в затхлом клейменом плесенью подвале.

4

В среду 25 июня 1919 года, с разрешения Кэррингтона Гарриса, которому мы, впрочем, не стали говорить о своих истинных намерениях, я и дядя притащили в страшный дом два складных стула, одну раскладушку и кое-какие научные приборы, исключительно громоздкие и хитроумные. Разместив все это в подвале при свете дня, мы занавесили окна бумагой и оставили дом до вечера, когда должно было начаться первое наше дежурство. Перед уходом мы надежно заперли дверь, ведущую из подвала в первый этаж, чтобы наши высокочувствительные приборы, добытые под большим секретом и по высокой цене, могли оставаться там в безопасности столько дней, сколько могло нам потребоваться для дежурств. План на вечер был такой: до определенного часа мы оба сидим не смыкая глаз, а затем начинаем дежурить в очередь по два часа каждый, сначала я потом дядя; при этом один из нас отдыхает на раскладушке.

Природная предприимчивость, с которой дядюшка раздобыл инструменты в лабораториях университета Брауна и арсенала на Крэнстон-стрит, а также инстинктивно выбранное им направление наших поисков, великолепно показывают, какой запас жизненных сил и энергии сохранялся в этом 80-летнем джентльмене. Образ жизни Илайхью Уиппла соответствовал тем принципам гигиены, которые он пропагандировал как врач, и если бы не ужасное происшествие, то и по сей день он пребывал бы в полном здравии. Только двум лицам ведомы истинные причины случившегося Кэррингтону Гаррису и вашему покорному слуге. Я не мог не рассказать обо всем Гаррису, так как он был владельцем дома и имел право знать о нем все. Кроме того, мы предуведомили его о своем эксперименте, и после того, что случилось с дядей, я решил, что один только Гаррис в силах понять меня и поможет мне дать необходимые публичные разъяснения. Услышав мою историю, Гаррис побелел, как мел; но он согласился помочь, и я решил, что теперь можно без всякой опаски пустить в дом жильцов.

Заявить, что во время бдения в ту непогожую ночь мы чувствовали себя вполне бодро, было бы с моей стороны глупо и нечестно. Я уже говорил, что мы ни в коем случае не были подвержены вздорным суевериям, однако научные штудии и долгие размышления научили нас тому, что известная нам трехмерная вселенная представляет собой лишь ничтожную долю от всего материального и энергетического мира. В данном, конкретном случае несметное количество свидетельств из многочисленных достоверных источников указывали на явное существование неких сил, обладающих огромной мощью и, с точки зрения человека, исключительно недобрых. Сказать, что мы серьезно верили в вампиров или, скажем, в оборотней, означало бы сделать слишком обобщенное и потому неточное заявление. Скорее следует указать на то, что мы отнюдь не были склонны отрицать возможность существования неких неведомых и незафиксированных модификаций жизненной силы и разряженного вещества; модификаций, редко встречающихся в трехмерном пространстве из-за своего более тесного родства с другими измерениями, но, тем не менее, находящихся в достаточной близости к нашему миру, чтобы время от времени проявлять себя перед нами, каковые проявления мы, из-за отсутствия подходящего пункта наблюдения, вряд ли когда-нибудь сможем объяснить.

Короче говоря, мы с дядей полагали, что бесчисленное множество неоспоримых фактов указывает на известное пагубное влияние, гнездящееся в страшном доме, влияние, восходящее к тому или иному из злополучных французских переселенцев двухвековой давности и по-прежнему проявляющее себя через посредство каких-то непонятных и никому не ведомых законов движения атомов и электронов. О том, что члены семьи Руле находились в некоем противоестественном контакте с внешними кругами бытия кругами враждебными, внушающими нормальным людям лишь страх и отвращение, достаточно красноречиво говорили письменные свидетельства. Не вышло ли, в таком случае, так, что волнения черни в те давно канувшие в прошлое тридцатые годы семнадцатого столетия привели в движение некие кинетические структуры в патологически устроенном мозгу одного или нескольких из французов хотя бы того же порочного Поля Руле, в результате чего структуры эти, так сказать,пережили своих умерщвленных носителей и продолжали функционировать в каком-то многомерном пространстве вдоль исходных силовых линий, определенных неистовой злобой взбунтовавшихся горожан?