Уильям Ходжсон - Карнакки – охотник за привидениями Страница 7

Через два дня, вечером, я подъехал к дому. Сооружение оказалось весьма старым и располагалось оно особняком, на собственных землях. Оказалось, что Андерсон оставил у дворецкого письмо с извинениями за собственное отсутствие, предоставляя тем самым дом в мое распоряжение, насколько это могло помочь моему расследованию. Дворецкий определенно знал цель моего визита, и я старательно порасспросил его за обедом, который пришлось вкушать в одиночестве. Этот старый и привилегированный слуга знал историю Серой комнаты во всех деталях.

От него я поподробнее узнал о двух вещах, о которых Андерсон упомянул мне лишь мимоходом. Во-первых, оказалось, что в середине ночи слышно, как дверь Серой комнаты распахивается и громко хлопает, причем даже в тех случаях, когда дворецкому точно известно о том, что она заперта и ключ от нее висит на кухне, вместе со всей связкой. Во-вторых, выяснилось, что постельное белье всякий раз оказывается сорванным с кровати и скомканным на полу в углу комнаты.

Однако старика-дворецкого смущала в первую очередь дверь. Много раз, по его собственным словам, он лежал, не смыкая глаз и сотрясаясь от страха, заслышав громкое хлопанье двери, гулко ударявшей раз за разом так, что уснуть было просто немыслимо.

От Андерсона я уже знал, что история комнаты уходит в прошлое более чем на сто пятьдесят лет. В ней задушили троих — одного из предков Андерсона, хозяина дома, и жену его вместе с ребенком. Факт этот действительно имел место, как мне удалось с большими трудами выяснить: поэтому, как вы можете представить себе, ощущая, что мне предстоит удивительное дело, после обеда я отправился наверх — взглянуть на Серую комнату.

Старик-дворецкий, которого звали Питером, пришел в изрядное волнение, услышав о моем намерении, и с великой торжественностью попытался заверить меня в том, что за те двадцать лет, что он работает в доме, никто и никогда не дерзал входить в эту комнату после наступления темноты. Он с отеческой заботой попросил меня подождать до утра, когда не будет настолько опасно, и когда сам он сможет сопровождать меня.

Я, конечно, ответил ему улыбкой и попросил не волноваться за меня. Пояснил, что просто осмотрюсь и, быть может, поставлю несколько печатей, и сказал, что беспокоиться не о чем, так как я человек привычный к подобного рода вещам. Но, услышав такие слова, он только покачал головой.

— Сэр, таких призраков, как у нас, на свете немного, — заверил он меня со скорбной гордостью. И, клянусь Юпитером, оказался прав, как вы еще сами увидите.

Я взял с собой пару свечей, и Питер, гремя ключами, последовал за мной. Он отпер дверь, но не стал входить в нее вместе со мной. Дворецкий явно был испуган и повторил свою просьбу перенести обследование на утро, когда рассветет. Я только усмехнулся и предложил ему стать возле двери и ловить там все, что может попытаться выскочить из комнаты.

— Оно никогда не выходит наружу, сэр, — проговорил он в своей забавной старинной и торжественной манере.

Тем не менее, он заставил меня ощутить, что ужас уже ждет меня за дверью. В любом случае таково было его собственное мнение.

Оставив его у двери, я принялся обследовать комнату. Помещение оказалось просторным и обставленным достаточно пышно; изголовьем к дальней стене стояла огромная кровать с балдахином на четырех столбиках. По две свечи находились на каминной доске и на каждом из трех оставленных в комнате столов. Я зажег их, и после этого царившая в комнате бесчеловечная скука несколько отступила; хотя имейте в виду, что воздух в ней был свежим, и все вокруг было аккуратно прибрано.

Как следует оглядевшись, я протянул ленточки поперек окон, картин и камина, вдоль стен и поперек стенных шкафов. Все время, пока я работал, дворецкий стоял за дверью, и я никак не мог уговорить его войти внутрь комнаты, хотя и подшучивал над ним, перемещаясь по комнате и натягивая свои ленты. Он же то и дело повторял: «Простите меня, сэр, но я прошу вас выйти наружу. У меня вся душа трясется за вас».

Я сказал ему, что он может больше не ждать меня; однако он проявил верность тому, что считал своим долгом. Он сказал, что не может уйти и оставить меня здесь в одиночестве.

Невзирая на все извинения, он дал понять, что я не осознаю всей степени опасности, которой подвергаю себя; его испуг был, можно сказать, заметен невооруженным глазом. Тем не менее, я должен был обработать комнату таким образом, чтобы знать, входило ли в нее нечто материальное; поэтому я попросил его не беспокоить меня попусту, пока он не заметит и не услышит чего-либо. Причитания дворецкого уже начинали действовать мне на нервы, да и сама комната производила достаточно скверное впечатление, которое незачем было еще ухудшать.

Еще какое-то время я натягивал ленты поперек пола и крепил так, чтобы их оборвало даже легкое прикосновение в том случае, если кто-то ввалится в комнату впотьмах, чтобы разыграть меня. Занятие это потребовало у меня больше времени, чем я предполагал; и тут вдруг до слуха моего донесся бой часов, прозвонивших одиннадцать вечера. Приступив к работе, я снял сюртук; и теперь, практически уже закончив с делами, подошел к канапе и взял сюртук в руки. Я уже намеревался одеться, когда старый дворецкий (за последний час он не проронил ни слова) вдруг произнес встревоженным и резким тоном:

— Скорей выходите оттуда, сэр! Сейчас что-то произойдет!

Боже мой! Я просто подскочил на месте, и тут, в это же самое мгновение, одна из свечей, стоявших на левом от меня столике, погасла. Не знаю, погасил ли ее ветер или что-то другое; но на мгновение я испугался настолько, что едва не бросился бегом к двери; впрочем, могу с удовольствием отметить, что взял себя в руки прежде, чем сошел с места. Попросту говоря, я не мог вылететь из двери бегом после того, как прочитал остававшемуся возле нее дворецкому лекцию на тему, что «надо-де быть храбрым». Поэтому я просто повернулся на месте, снял с каминной доски две свечи и подошел к столику, стоявшему возле постели. Ничего не увидев, я задул ту свечу, которая еще горела, а потом подошел к остававшимся на других столах и задул их. Тут стоявший за дверью старик вновь воскликнул:

— О, сэр, скорее! Я же сказал вам!

— Сейчас, Питер, — отозвался я, и, ей-богу, голос мой был не столь спокойным, как мне хотелось бы! Я наконец направился к двери, и мне пришлось изрядно постараться, чтобы заставить себя не побежать. Но шаги мои, как вы можете себе представить, сделались весьма длинными. Возле двери мне вдруг показалось, что по комнате прошло дуновение холодного ветра. Ну, как если бы в комнате вдруг приоткрыли окно. Я уже был около двери, и старик-дворецкий инстинктивно отшатнулся на шаг.