Алекс Мередит - Путь к Сатане Страница 7

Лицо девушки, покрасневшее при первом поцелуе, теперь побледнело. Она не сопротивлялась, но между поцелуями я слышал ее шепот:

– Вы заплатите за это! О, как вы заплатите!

Я рассмеялся и отпустил ее. Больше я не беспокоился. Пойду за доктором Консардайном, даже если он этого не захочет, – пока она идет с нами.

– Генри. – Его голос прервал мои мысли. – Идемте. Вот и наша станция.

Поезд подходил к станции "Четырнадцатая авеню". Консардайн встал. Взглядом дал сигнал девушке. Опустив глаза, она взяла меня за руку. Рука ее была ледяной. Продолжая смеяться, я тоже встал. Между девушкой и Консардайном – Уолтер шел за нами – я вышел на платформу и поднялся на улицу. Однажды я оглянулся, и сердце мое согрелось при виде выражения лица Уолтера. Во всяком случае, это был туш для них двоих – в их собственной игре.

Шофер в ливрее стоял у ступеней. Он бросил на меня быстрый любопытный взгляд и приветствовал Консардайна.

– Сюда, Киркхем! – коротко сказал тот.

Итак, я снова Киркхем. И что бы это значило?

Мощная машина стояла у обочины. Консардайн показал на нее. По-прежнему крепко держа Еву за руку, я сел и увлек ее за собой. Уолтер сел впереди, Консардайн за ним. Шофер закрыл дверцу. В машине был еще один человек в ливрее. Автомобиль двинулся.

Консардайн коснулся рычажка, и окна затянулись занавесом. Нас окружила полутьма. И как только он это сделал, Ева вырвала у меня руку, ударила меня по губам и, сжавшись в углу, молча заплакала.

Глава 4

Машина, дорогая европейская модель, быстро и ровно прошла Пятую авеню и повернула на север. Консардайн тронул другой рычажок, и непрозрачный занавес отделил нас от шофера. Тускло загорелась скрытая лампа. В ее свете я заметил, что девушка восстановила душевное равновесие. Она рассматривала носки своих изящных узких туфелек. Уолтер достал портсигар. Я последовал его примеру.

– Не возражаете, Ева? – заботливо спросил я.

Она не посмотрела на меня и не ответила. Уолтер с ледяным выражением уставился куда-то надо мной. Я закурил и сосредоточился на нашем курсе. Часы мои показывали без четверти десять.

Сквозь тщательно закрытые окна ничего не было видно. По остановкам движения я знал, что мы все еще на авеню. Затем машина начала серию поворотов и возвратов, как будто двигалась по боковым улицам. Однажды мне показалось, что она сделала полный круг. Я потерял всякое ощущение направления, что, несомненно, и было целью подобных перемещений.

В десять пятнадцать машина резко увеличила скорость, и я решил, что мы миновали район с напряженным движением. Скоро через вентиляцию донесся порыв свежего прохладного воздуха. Должно быть, мы в Вестчестере или на Лонг-Айленде. Точнее я сказать не мог.

Ровно в одиннадцать двадцать машина остановилась. После короткой паузы мы двинулись дальше. Я слышал за нами звон тяжелых металлических ворот. Минут десять мы двигались очень быстро, потом опять остановились. Консардайн очнулся от раздумья и раскрыл занавеси. Шофер открыл дверцу. Ева вышла, за ней Уолтер.

– Ну, вот мы и на месте, мистер Киркхем, – вежливо сказал Консардайн. Он был похож на гостеприимного хозяина, приведшего домой трижды желанного гостя, а не человека, которого он похитил при помощи возмутительных хитрости и лжи.

Я выпрыгнул из машины. При свете луны, водянистой, как глаза алкоголика, и предвещавшей шторм, я увидел огромное здание, похожее на замок, перенесенный с берегов Луары. В крыльях и башенках здания ярко сверкали огни. Девушка и Уолтер входили в его двери. Я осмотрелся. Нигде, кроме здания, не видно было огней. У меня сложилось впечатление отдаленности обширного, заросшего деревьями пространства, окружающего это место и гарантирующего его изоляцию.

Консардайн взял меня за руку, и мы миновали вход. По обе стороны стояли два высоких лакея. Проходя мимо, я решил, что это арабы, оба необыкновенно мощные. Но оказавшись в большем зале, я остановился и невольно издал восхищенное восклицание. Как будто из лучших сокровищниц средневековой Франции было отобрано все самое лучшее и собрано здесь. Длинные галереи, на трети расстояния до высокого сводчатого потолка, были утонченно готическими; гобелены и шпалеры, равными которым могут похвастать немногие музеи, свисали с них, а щиты и мечи были оружием покоренных королей.

Консардайн не дал мне времени рассматривать все это. Он взял меня за руку, и я увидел рядом с собой безукоризненного английского лакея.

– Томас позаботится о вас, – сказал Консардайн. – До скорого свидания, Киркхем.

– Сюда, сэр, – поклонился лакей и провел меня в миниатюрный придел в углу зала.

Он нажал на украшенную резьбой стену. Она скользнула в сторону, и мы вошли в маленький лифт. Когда он остановился, сдвинулась другая панель. Я оказался в спальне, обставленной на свой манер, с такой же удивительной роскошью, что и большой зал. За тяжелым занавесом находилась ванная.

На кровати лежал вечерний костюм, рубашка, галстук и так далее. Через несколько минут я был вымыт, гладко выбрит и одет в вечерний костюм. Он вполне подошел мне. Когда лакей открыл дверь шкафа, мое внимание привлекло висевшее в нем пальто. Я заглянул в шкаф.

В нем находилась точная копия всех вещей, имевшихся в моем гардеробе в клубе. Да, они все были здесь, а когда я взглянул на ярлычки портных, то увидел на них свое имя.

Мне показалось, что лакей, украдкой смотревший на меня, ждет выражения удивления. Если так, я его разочаровал. Моя способность удивляться истощилась.

– Куда теперь? – спросил я.

Вместо ответа он сдвинул панель и ждал, пока я войду в лифт. Когда лифт остановился, я, конечно, ожидал, что мы будем в большом зале. Ничего подобного. За сдвинувшейся панелью оказалась небольшая прихожая, отделанная дубом, без мебели и с одной дверью темного дуба. Возле двери стоял еще один высокий араб, очевидно, ожидавший меня, потому что лакей поклонился, вошел обратно в лифт, и панель закрылась.

Араб приветствовал меня по-восточному. Открыв дверь, он повторил приветствие. Я шагнул через порог. Часы начали отбивать полночь.

– Добро пожаловать, Джеймс Киркхем! Вы пунктуальны до минуты, – сказал кто-то.

Голос был удивительно звучным и музыкальным и по своим качествам напоминал орган. Говорящий сидел во главе длинного стола, накрытого на троих. Все это я рассмотрел до того, как взглянул ему в глаза; после я на некоторое время потерял способность видеть что бы то ни было. Глубочайшего сапфирно-голубоватого цвета, это были самые живые глаза, какие мне когда-либо приходилось видеть. Большие, слегка раскосые, они сверкали, как будто за ними скрывался сам источник жизни. Они напоминали жемчужины по яркости, а по твердости – алмазы. Ресниц не было, и глаза не мигали, как глаза птицы или – змеи.