Алексей Полстовалов - Западня душ Страница 7

Внезапно головокружительное видение закончилось, мы оказались у двери, открыть которую Гастон попросил меня. В момент, когда я ступил в последнюю залу, где место было отведено лишь одной картине, я понял, почему мне была оказана такая честь: в конце продолговатой комнаты висел Город. Некогда мне довелось побывать в Седлеце – небольшом городке, расположенном в семидесяти километрах от Праги. Достопримечательностью этого места является костёл Костнице, а именно, оссуарий, размещавшийся там с 1511 года. В 1870 году герцог Шварценберг заказал местному резчику по дереву Франтишеку Ринту произвести отделочные работы в часовне Всех Святых. Безумная фантазия в стиле чешского барокко в своё время стала для меня откровением. Должно быть, именно эта идея владела Лефевром, когда тот декорировал комнату для моего творения. Всё убранство помещения составляли человеческие кости. Если это были муляжи, выполнены они были поразительно правдоподобно, однако, вспоминая зловещие рассказы о сфере интересов хозяина дома и принимая во внимание его баснословное состояние, я вполне мог допустить, что материал, выбранный для создания интерьера, являлся реальными человеческими останками.

Вначале я почувствовал лёгкую досаду оттого, что Лефевр, в моём мнении утвердившийся как человек безупречного вкуса, поддался на соблазн воспользоваться примитивным трюком, пожалуй, способным вызвать ужас только у сердобольных святош, прикрывающих скрытую порочность мнимой невинностью и навеки укоренившихся в этом маскараде. Идея показалась мне юношески легкомысленной вовсе не потому, что я, ставя свою работу выше виденных ранее шедевров, полагал для неё более здоровое соседство, чем антураж гиньоля – я опасался, что иллюзия линий и света, с таким трудом реализованная мной окажется разрушенной благодаря подобному интерьеру. Лишь приглядевшись внимательнее, я осознал свою ошибку и по достоинству оценил замысел Лефевра: в самом деле, ужасный материал был призван отвлечь внимание от полотна; действительно, он вызывал у connoisseurs понимающую усмешку, озаряющую самодовольные лица критиков, когда им удаётся рассмотреть нечто, оказывающегося в пределах их понимания. Но это был тонко рассчитанный приём, ибо в момент, когда развлекающий себя зевака составит труд посмотреть на картину…

…Но возможно ли в это поверить?!..

Мной вновь овладело знакомое чувство, впервые испытанное в момент, когда я впервые увидел законченный труд: хаотичное смешение противоположных эмоций, сменяющих друг друга настолько быстро, что рассудок оказывается не в силах противостоять натиску сумасшедшей фантасмагории и человек становится безвольным рабом слепого всепоглощающего ужаса. К счастью, это состояние длилось недолго, и я через некоторое время смог довольно здраво воспринимать окружающую обстановку. Лефевр был явно доволен произведённым впечатлением, он удовлетворённо кивнул, видя, что я окончательно освободился от наваждения, и извлёк из шкафчика, хитрым образом сокрытого в стене, бутыль вина. На мгновение я испытал приступ тошноты, опасаясь, что нам придётся использовать в качестве бокалов человеческие черепа, но при виде обыкновенного хрусталя понял, насколько нелепой была подобная мысль. Гастон наполнил бокалы тёмно-красной жидкостью и протянул один из них мне.

– За Вечный Город! – торжественно произнёс он и сделал большой глоток. Я последовал его примеру. Чарующий аромат винограда наполнил лёгкие, освобождая от ставшего ненавистным запаха благовоний, присутствовавшего здесь повсюду. Пряный вкус изысканного напитка был великолепен, и по неведомой причине я вспомнил вино, коим Цирцея опоила спутников Одиссея, превратив их в отвратительных животных. Я отнял бокал от губ и разжал пальцы. Сознание покинуло меня.

Когда я очнулся, вокруг царила кромешная тьма. С трудом вспомнив события, предшествовавшие обмороку, я рассудил, что виной безобразному казусу, приключившемуся со мной, был напиток, чьё опьяняющее действие, по-видимому, усилилось благодаря слабости организма, недостаточно восстановившегося после болезни. Дурные сны, преследовавшие меня с того дня, как люди Лефевра увезли картину, повлекли за собой новые приступы бессонницы, так что вино вполне могло вызвать подобную непредсказуемую реакцию. В добавление к тому, калейдоскоп волнующих ощущений, испытанных во время тура по залам подземного музея Лефевра, и дурманящий запах, повсюду сопровождавший нас, несомненно, имели пагубное воздействие.

Я лежал на спине и пытался понять, где нахожусь. Зрение оказалось бессильно прояснить ситуацию, мрак был непроницаем. Вначале я подумал, что меня решили отправить обратно в Париж: закрытые ставни экипажа не пропускали света, как я знал из опыта первой поездки, однако сколько я не пытался звать Рауля – ответа не последовало. Вскоре я окончательно разочаровался в этой теории, так как характерные толчки, сопровождающие движение повозки не ощущались. В таком случае, я должен был находиться в своей комнате в доме Гастона. Я поднялся с кровати и сделал несколько шагов вперёд, надеясь найти способ включить свет. К своему удивлению, я натолкнулся на стену (днём комната показалась мне весьма просторной); двигаясь вдоль стены, ощупывая шероховатую поверхность голого камня, не имевшего ничего общего с элегантным гобеленом, красующемся в роскошных апартаментах для гостей, я всё ещё силился найти удовлетворительное объяснение комичному положению, в котором я оказался.

Отвратительный запах курящихся благовоний слышался здесь особенно явственно, и можно было предположить, источник этого ритуального действа находится совсем близко. Я пытался позвать хозяина в надежде, что тот отзовётся – тщетно я произносил имя Гастона, ибо, если он и слышал мой голос, то никак не давал знать о своём присутствии. Я продолжил исследование помещения, и вскоре моя рука коснулась холодного металла двери, попытки открыть её ни к чему не привели. Тогда я постарался взять себя в руки и, успокоившись, решить, что следует предпринять в дальнейшем. Мне было известно, что в некоторых кругах, шутки подобного характера имеют изрядную популярность: человека заточали в специально подготовленную камеру и тайно наблюдали за его поведением сквозь прорезь в стене. Когда несчастный, проведя несколько часов в закрытом пространстве, находился на грани безумия, двери открывались и товарищи, радуясь удачному розыгрышу, освобождали "узника". Порой, если тот оказывался строптив и не проявлял признаков паники, нанятые заранее актёры являлись в темницу и уводили человека на театрализованную казнь, что особенно забавляло шутников. Следует ли говорить, с каким презрением я относился к таким увеселениям! Ничто не указывало на то, что Гастон имеет склонность проводить время в глупых забавах, отличающих общество людей, начисто лишённых нравственных принципов. Здравый смысл подсказывал мне, что в данном случае дело не ограничивалось обыкновенным розыгрышем.