Монах. Анаконда. Венецианский убийца - Мэтью Грегори Льюис Страница 8

В церковь тем временем вошел привратник, чтобы запереть ее на ночь, и молодые люди, торопливо ее покинув, поспешили во дворец де лас Систернас.

– Ну, что ты думаешь, Антония, о наших ухажерах? – осведомилась тетушка, едва они вышли из церкви. – Дон Лоренцо кажется весьма обязательным молодым человеком, и он так смотрел на тебя! Никто не знает, к чему это может привести. А что до дона Кристобаля, поверь мне, он истинный феникс галантности! Такой любезный, такой учтивый! Такой чувствительный и пылкий! Ну-ну! Если мужчине и удастся понудить меня к нарушению клятвы, то лишь этому дону Кристобалю. Видишь, племянница, все оборачивается точно, как я тебе предрекала. Я знала, что стоит мне показаться в Мадриде – и меня сразу толпой окружат воздыхатели. Когда я сняла покрывало, Антония, ты видела, как поражен был граф? А когда я протянула ему руку, ты заметила, каким страстным был его поцелуй? Если мне когда-либо доводилось видеть истинную любовь, то это она просияла в чертах дона Кристобаля!

Антония, надо сказать, заметила, с каким выражением дон Кристобаль приложил губы к указанной руке, и впечатление у нее сложилось несколько иное, чем у тетушки, но ей достало благоразумия промолчать. Это единственный известный случай, когда женщина промолчала при таких обстоятельствах, а потому он и был удостоен упоминания здесь.

Старая дева продолжала разглагольствовать в том же духе, пока они не пришли на улицу, где сняли комнаты, но собравшаяся перед их домом толпа воспрепятствовала им войти в дверь. Перейдя на другую сторону улицы, они попытались выяснить причину сборища. Вскоре толпа образовала круг, и в середине его Антония узрела женщину необыкновенного роста, которая вертелась в странной пляске, необыкновенным образом размахивая руками. Платье ее было сшито из разноцветных шелковых и полотняных лоскутов чрезвычайно пестро, но не без вкуса. На голове у нее было намотано подобие тюрбана, украшенного виноградными листьями и полевыми цветами. Она выглядела необыкновенно загорелой, и цвет ее кожи был оливково-смуглым. Глаза пылали таинственным огнем, а в руке она держала длинный черный жезл, которым порой чертила на земле разнообразные непонятные фигуры, а затем опять принималась кружиться между ними, словно охваченная безумием. Внезапно она прервала пляску, трижды с неописуемой быстротой повернулась на одной ноге, а затем после краткого молчания запела следующую балладу.

Песнь цыганки

Позолотите ручку мне вы,

Мудрей меня нет на земле.

Спешите суженого, девы,

Увидеть в колдовском стекле.

По Книге Судеб я читаю,

Что было и что будет впредь,

Небес предначертанья знаю,

Грядущее дано мне зреть.

Луну средь черных туч веду я

И ветры шлю вперед, назад.

Дракона усыпить могу я,

Что сторожит бесценный клад.

Могучие творю заклятья,

Чтоб зло и беды отвратить.

На шабаш ведьм могу слетать я

И на змею ногой ступить.

Купите зелья! Все в их власти!

Вот это мужа в дом вернет,

А это пламя пылкой страсти

В холодном юноше зажжет.

Заблудшей деве мазь поможет —

Вернет ее потерю ей,

А притиранье сделать может

Лицо румяней и белей.

Узнайте, много вам иль мало

Судьба сулит. Пройдут года.

«Цыганка правду нагадала!» —

Вот что вы скажете тогда.

– Милая тетушка, – спросила Антония, когда необыкновенная женщина умолкла, – это помешанная?

– Помешанная? Вот уж нет, дитя. Но злая и опасная. Это цыганка, бродяжка! Скитается по стране, городит небылицы и прикарманивает денежки тех, кто честно их заработал. Покончить бы с этими тварями! Будь я королем Испании, все они, кого через три недели нашли бы в моих владениях, все сгорели бы заживо.

Слова эти были произнесены столь громко, что достигли ушей цыганки, и она тотчас прошла сквозь толпу к тетке и племяннице.

Трижды поклонившись им по восточному обычаю, она обратилась к Антонии:

Ах, красавица девица,

Не тебе меня страшиться.

Без боязни руку дай

И судьбу свою узнай!

– Дражайшая тетушка! – сказала Антония. – Побалуйте меня, разрешите, пусть она мне погадает.

– Вздор, дитя! Она наплетет тебе множество небылиц.

– И пусть. Позвольте мне послушать, что она придумает сказать. Ну пожалуйста, милая тетушка. Позвольте, умоляю вас!

– Что же, Антония, будь по-твоему, если уж тебе так этого хочется… Эй, добрая женщина, ты погадаешь нам обеим. Вот тебе деньги, а теперь предскажи мне мою судьбу.

С этими словами она сняла перчатку и протянула цыганке руку. Та некоторое время смотрела на ее ладонь, а потом сказала:

Судьбу? Не стану, ваша милость!

Она давно уже свершилась.

Но ваши я взяла монеты,

Примите ж вы мои советы.

Тщеславьем детским, ей-же-ей,

Вы удручаете друзей.

Кокетничать в такие лета —

Безумья верная примета.

Когда красотке пятьдесят,

Когда глаза ее косят,

То трудно прелести такой

Зажечь пожар в груди мужской.

Белила и румяна прочь —

Пристойней нищему помочь,

Чем тратить деньги в заблужденье

На сладострастья ухищренья.

Не о поклонниках с утра —

О Боге думать вам пора.

И не гадать о женихах,

Но каяться в былых грехах.

Ведь Времени коса вот-вот

Волос остатки прочь смахнет.

Речь цыганки вызывала в толпе взрывы хохота. «Пятьдесят», «глаза косят», «остатки волос», «белила и румяна» и прочее передавалось из уст в уста. Леонелла чуть не задохнулась от бешенства и осыпала свою злокозненную советчицу жесточайшими упреками. Смуглая пророчица некоторое время слушала ее с презрительной улыбкой, затем резко ей ответила и повернулась к Антонии:

Уймитесь, госпожа моя!

Лишь то, что есть, сказала я.

Теперь, красавица, тебе

Я о твоей скажу судьбе.

Как и Леонелла, Антония сняла перчатку и протянула цыганке лилейную ручку, а та долго вглядывалась в линии на ладони с изумлением и жалостью и произнесла затем следующее предсказание:

Боже, линия ужасна!

Ты добра,