Стивен Кинг - Игра Джеральда Страница 8

Из этого состояния ее вывел лай собаки. Он сопровождался необычайно злобным, хриплым рычанием. Всякий раз, когда животное заливалось лаем, казалось, что оно вот-вот захлебнется.

Джесси уже слышала этот лай, но было бы лучше, намного лучше, если она не вспомнит, когда, где или что случилось тогда.

Лай собаки вывел ее из оцепенения, и Джесси пошевелилась — сначала левой ногой, потом правой, бедрами — и внезапно поняла, что ей лучше будет видно в тумане, если она откроет глаза. То, что она увидела, оказалось не коридором из «Сумеречной зоны», а обыкновенной спальней летнего домика на северном берегу озера Кашвакамак, в районе, известном под названием Горная Бухта. Джесси поняла, что ей холодно оттого, что на ней ничего нет, кроме прозрачных трусиков, а шею и плечи ломит потому, что руки ее прикованы наручниками к столбикам кровати, а туловище соскользнуло вниз, когда она потеряла сознание. Никакого намека на кренящийся коридор или туман. Реальным был лишь лай собаки, переходящий в хриплое рычание. Сейчас собака была ближе к дому. Если Джеральд это слышит, то… Мысль о Джеральде заставила ее содрогнуться, все тело закололо острыми иголочками. Это пощипывание доходило до локтей, и Джесси смутно поняла, что руки у нее, онемев, почти потеряли чувствительность, что это и не руки вовсе, а перчатки, набитые застывшим картофельным пюре.

«Мне так больно», — подумала она, и тут память вернулась к ней… особенно ярким было воспоминание о Джеральде, падающем с кровати вниз головой. Теперь ее муж лежал на полу, он был мертв, а может быть, просто потерял сознание, сама же она лежала на кровати, размышляя о том, какие неприятные ощущения возникают, когда немеет рука. Как можно быть такой самоуверенной эгоисткой?

«Он мертв, но это ведь его вина», — произнес дерзкий голосок. Он попытался добавить еще парочку прописных истин, но Джесси заставила его замолчать. Находясь в почти бессознательном состоянии, порывшись в архивах своей памяти, Джесси все же поняла, кому принадлежит этот немного гнусавый, готовый разразиться саркастическим смехом голосок. Он принадлежал Руфи Ниери, Джесси жила с ней в одной комнате, когда училась в колледже. И Джесси вовсе не удивилась этому: Руфь всегда была щедра на советы, частенько шокируя ее, свою девятвадцатилетнюю соседку с глазами на мокром месте — скорее всего, ее проповеди и были рассчитаны на подобную реакцию; Руфь никогда не теряла голову, и Джесси не сомневалась в том, что Руфь и сама верит в то, что говорит, процентов на шестьдесят, да и поступает так же, особенно когда дело касается секса. Руфь Ниери была первой знакомой Джесси женщиной, которая принципиально отказывалась брить ноги и подмышки; Руфь посещала все студенческие собрания и не пропускала ни одного экспериментального студенческого спектакля. «Если все вокруг разваливается, малышка, то почему бы какому-нибудь симпатичному пареньку и не снять с тебя одежду, — сказала она удивленной, но очарованной Джесси после посещения студенческого спектакля под названием „Попугай Ноя“. — Я не говорю, что это случается всегда, но обычно так и происходит. Я думаю, что именно для этого пишутся и ставятся студенческие спектакли, поэтому парни и девушки срывают с себя одежды и делают это публично».

Джесси вовсе не вспоминала о Руфи, а теперь Руфь пробралась внутрь Джесси, рассыпая самородки мудрости, как и во время оно. А почему бы и нет, собственно говоря? Кто лучше мог дать квалифицированный совет, смущающий ум и приводящий в замешательство, как не Руфь Ниери, которая после окончания Нью-Хэмпширского университета успела трижды побывать замужем, два раза пыталась покончить с собой и четыре раза оказывалась в реабилитационном центре, пытаясь избавиться от алкогольной и наркотической зависимости. Старушка Руфь, еще один убедительный пример того, как прежнее золотое поколение переживает изменения среднего возраста.

— Господи, это как раз то, что мне нужно, — прошептала Джесси, и смазанное, еле слышное звучание своего голоса испугало ее больше, чем отсутствие чувствительности в руках.

Джесси попыталась подтянуться и занять почти сидячее положение, в котором она находилась до того, как Джеральд нырнул вниз головой (может быть, этот ужасный звук разбивающегося яйца также был частью ее сна? Джесси могла поклясться, что именно так оно и было). Воспоминания о Руфи были вытеснены внезапным приступом паники оттого, что она абсолютно не могла пошевелиться. Вибрирующее покалывание возобновилось, но она так и не сдвинулась с места. Руки ее, все так же вывернутые назад, оставались без движения и по-прежнему ничего не чувствовали, подобно стволам окаменевшего клена. Дурман, царивший в ее голове, исчез — паника била во все колокола, паника была едкой и соленой, а сердце набрало такие бешеные обороты, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

Джесси наяву увидела литографию из учебника древней истории: толпа хохочущих людей, тыкающих пальцами в молодую женщину, закованную в колодки. Женщина была согнута, наподобие ведьмы в сказке, волосы свисали на лицо, как покаянный саван.

«Ее зовут Образцовая Женушка Белингейм, она несет наказание за убийство собственного мужа, — подумала Джесси. — Они наказывают женщину, потому что не могут обвинить кого-то еще в нанесении побоев Джеральду… ту, так похожую на мою приятельницу, с которой я делила комнату, обучаясь в колледже».

Но неужели «нанесение побоев» достаточно точное определение? Больше похоже на то, что сейчас она делит комнату с мертвым мужчиной. И разве, несмотря на присутствие собаки, Горная Бухта не безлюдна? Настолько пустынна, что если она начнет кричать, то ответом ей будут только крики гагары. Только это, и ничего больше.

Именно эта мысль, так странно перекликающаяся с «Вороном» Эдгара По, помогла ей осознать, что предстоит ей испытать и пережить, на что она обрекла себя; безумный ужас обуял Джесси. Секунд двадцать (но если бы кто-нибудь спросил ее, как долго длилась паника, Джесси ответила бы, что не больше трех минут) она полностью находилась в объятиях животного страха. Тоненький лучик разума сохранился где-то в глубине ее сознания, но он был беспомощен — всего лишь обескураженный открывшимся ему зрелищем, наблюдающий за корчащейся на кровати женщиной, прислушивающийся к ее хриплым, испуганным воплям.

Глубокая, острая боль, пронзившая шею как раз там, где начиналось левое плечо, положила конец размышлениям Джесси. Боль стала очень сильной, сводящей все мышцы. Застонав, Джесси положила голову между столбиками из красного дерева, формирующими спинку в изголовье кровати. Мышца, которой Джесси попыталась пошевелить, застыла в напряжении и напоминала камень. Тот факт, что ее усилия вызвали покалывание в руках, не шел ни в какое сравнение с этой ужасной болью. Джесси поняла, что, пытаясь подтянуться поближе к спинке кровати, она напрасно утруждает и без того перенапряженные мышцы.