Адам Нэвилл - Ритуал Страница 8

— Что… — Люк не смог закончить предложение. Любые вопросы сейчас казались нелепыми. Откуда им знать, что они значат, и почему они здесь?

Хатч двинулся вперед. Люк вздрагивал от каждого его шага, будто в любую секунду могло произойти нечто страшное. Под ногами у Хатча хрустели кости. Подняв фонарик повыше, Хатч навел его на торс и морду торчавшей из коробки твари. — Если оно пошевелится, у меня сердце не выдержит.

— Козел?

— Похоже.

— Боже.

— Как раз наоборот.

— Не понимаю.

— А кто понимает? Здесь был какой-то храм. Для жертвоприношений. А это, похоже, Козел Мендеса.

— Чего-чего?

— Это чучело. Тут сзади, — Хатч наклонился вперед, и Люк затаил дыхание, — уже мыши поработали.

Люк покачал головой. — Что мы делаем?

— Безумие какое-то, — сказал Хатч сам себе. — Только представь, какими чокнутыми были эти ублюдки.

Люк не понимал, что Хатч имеет в виду.

— Эти маленькие руки — человеческие. Мумифицированные. Они пришиты. — Хатч повернулся к Люку. В свете фонарика Люка глаза Хатча светились. — Сумасшедшие извращенцы. Кресты на стенах внизу и гребаный козел на чердаке. Пришитые руки какого-то мертвеца. Нагромождение аллюзий. Это безумие. Шведское безумие. А все из-за темноты и длинных ночей. Они любого сведут с ума.

Люк повернулся. — Пошли вниз.

— Фил был прав. Это кровать.

— Не пудри мозги.

Хатч покачал головой. — Я видел такие в музее жилищного строительства в Скансене. В свой первый приезд. А еще в Норвегии. Раньше эти маленькие деревянные кровати встраивали в комнаты, потом заполняли сеном. Днем накрывали крышкой и превращали в скамейку. Люди в то время, похоже, были маленького роста.

— Кто хотел бы полежать в такой?

— Этот парень, — ухмыльнулся Хатч и посветил фонариком прямо в злобную морду козла.

— Хатч! — позвал Дом снизу. — Хатч!

Хатч кивнул в сторону лестницы. — Давай. Двигаем отсюда.

Люк боролся с искушением преодолеть всю лестницу в два прыжка.

Позади него вспышка фотоаппарата Хатча осветила чердак.

11

— Не выдумывай, — сказал Дом. После употребления львиной доли «Джека Дэниелса» язык у него заплетался. Они хлебали из пластиковых кружек, съев половину оставшейся еды: последние четыре банки колбасы с фасолью, а до этого первое блюдо — порошковый куриный суп с лапшой. Трапезу каждый закончил двумя глазированными батончиками из овсяных хлопьев. Но этого было недостаточно. Проглотив суп, набив животы горячей фасолью и даже вылизав дочиста миски, чего раньше никто не делал, они остались голодными. Это был самый трудный день, хотя пройдено было меньшее расстояние, чем накануне.

Голые ступни Фила блестели от антисептика. Дом подставил под ногу с распухшим коленом рюкзак Хатча. Боль медленно пульсировала в усталых мыщцах, легкие горели от одышки. Стоило им развернуть спальные мешки, как усталость камнем навалилась на них. Никогда еще Люк не чувствовал себя таким измученным. Он не знал, что тело может быть таким вялым и тяжелым. Еще одного такого дня он не перенес бы. У Фила и Дома был такой вид, будто этот день их последний.

Еды оставалось еще на день. Да еще немного чайного цвета виски плескалось в маленькой бутылке, которую Дом тащил с собой с самого Галливаре. Предполагалось, что они откроют ее рядом с каким-нибудь удивительным голубым озером, у костра, под розовеющим сумеречным небом. Таков был план.

Люк наблюдал, как Хатч заталкивает последнюю ножку стула в дверцу железной печки, вокруг которой они сгрудились. Он пошевелил в очаге старым деревянным бруском, подняв в воздух сноп искр. Все закашляли от вырвавшегося из печи едкого дыма. Труба была почти полностью закрыта. Тлеющие в маленькой печке останки сидения, сформировавшие основные угли, смогли прогреть лишь часть земляного пола. Но потом на смену сквозняку из-под двери и из щелей в полу пришел ночной холод, пахнущий сырой землей и гнилым деревом.

Фил и Дом пустили стул на дрова, несмотря на возражения Люка. У нас, что, проблем мало? И он не мог смотреть, как Хатч отправляет в печь четыре распятия. Пока Хатч ломал их на куски, Люк молча надеялся, что ему удастся избежать возможных будущих проблем, вызванных этим актом осквернения.

Хатч смерил Дома неодобрительным взглядом, потом откинулся назад, упершись в колени друга. — Полегче с выпивкой, Домжа. Тут вообще-то на четверых. Это твой последний глоток. Я почти не пробовал.

Фил задумчиво улыбнулся. — Нужно оставить последний глоток, чтобы отпраздновать наш выход из леса.

— А я бы не оставлял. Такую хрень можно пить, только если ты промок и замерз. — Казалось, что Хатч что-то не договаривает. Будто его предчувствия могут оправдаться уже на следующий день.

Все сидели, навалившись на свернутые спальные мешки, брошенные поверх пенопластовых ковриков, расстеленных на грязном полу лачуги, и жадно поглощали горячий воздух, исходящий из крошечной дверцы печи. Наслаждались им даже с риском опалить лица и тяжелеющие веки. Это был первый источник тепла за последние два дня.

Над печкой, на оттяжке палатки, натянутой с помощью четырех гвоздей, некогда удерживающих на стене черепа животных, дымилась в темноте их промокшая одежда: четыре потрепанных толстовки и четыре пары грязных брюк. Их водонепроницаемые куртки висели на дальней стене у них на спиной. Вещи из промокших рюкзаков были развешаны по всей комнате на остальных гвоздях, с которых Дом снял все черепа и распятия — еще одна деталь, вызвавшая у Люка непонятное чувство тревоги.

Он почувствовал, как тепло от виски поднялось из живота и ударило в голову. Он был измотан, а поэтому благодарен за этот буфер временного забвения, или по крайней мере его иллюзию.

В успокаивающе мерцающем свете огня, за пределами которого тонули во тьме почерневшие от времени бревенчатые стены, Люк увидел, насколько постарели лица его друзей. Его собственное, наверно, выглядело не лучше.

Клочья щетины Дома отливали серебром. У него уже начала появляться седина. Даже челка была черно-белой. Вокруг глаз появились темные круги, отчего те выглядели постаревшими. У него было трое детей на попечении, плюс крупный ипотечный кредит. О своих нынешних делах он не рассказывал ничего определенного. И на расспросы Люка во время их лондонской встречи ответил лишь, «Все отлично. Лучше не бывает». Отсутствие конкретики было, похоже, ключом к разгадке. За исключением пары слов о школе, которыми они с Филом обменялись в первый день их нахождения в Стокгольме, Дом ни разу не упомянул о своей жене. Гейл была костлявой, несчастного вида женщиной, с которой Люк впервые познакомился на свадьбе Хатча.