Далия Трускиновская - Темная сторона города (сборник) Страница 8

– А вам-то что? – спросил вдруг Тихомиров. Хотел пройти мимо, но стало любопытно.

– Да я… мы с ним на «птичке»… ну, на рынке, в смысле… договаривались встретиться, еще вчера. Игрушки старые продает, говорит, мол, ему уже вряд ли пригодятся.

– И много продал?

– Да… – типчик махнул рукой, мол, какое там! Потом моргнул и внимательней уставился на Тихомирова. – Так что с ним?

– Уехал, – сказал Тихомиров. – Пару дней назад. Вас как зовут?

– Ну, положим, Николай.

– Вот, значит, он как раз вам и просил передать: не ждите.

– А…

– Может, телефон оставите или адрес, где вас искать в случае чего?

Типчик на это пробормотал нечто неразборчивое, покивал на прощание и смылся.

– Ого, – сказала Елена, – что это на тебя нашло, Тихомиров?

– Решил помочь человеку. Может такое быть?

– Теоретически?..

– Ой, ладно. Слушай, я вот подумал: попроси свою… эту, как ее? Тынникову – чтобы достала что-нибудь почитать про человеческий мозг. Как устроен, какие волны испускает и все такое.

Елена открыла дверцу и протянула Тихомирову щетку, чтобы счистил снег.

– Откуда вдруг интерес к таким материям? Ты меня пугаешь.

– Да вот подумал вчера, что совсем тупею. Надо чем-нибудь загрузить голову.

– Ну ты даешь, Тихомиров. Это на тебя перед ток-шоу накатило – вроде как мандраж, только по-особому, по-эстетски? Ладно, ладно, поговорю, будет тебе книжка.

Ток-шоу, кстати, оказалось еще более невыносимым, чем он ожидал. Ведущая блеяла тонким голосом, смеялась невпопад и постоянно перебивала, буквально всех. Спеть Тихомирову не дали, хотя изначально речь шла о двух композициях, о «Снежинке», конечно, и о старом его хите, «Зимних букетах».

И даже спорить или ругаться было не с кем: ведущая – пустое место, кукла, говорящая голова, а режиссера сразу после съемок куда-то срочно увела ассистентка – ходившая вразвалку жирная бабища лет шестидесяти. И Елена уехала, ей нужно было с Горехиным согласовать график на ближайшие две недели, какие-то там накладки образовались из-за истории с Лотом.

А главное – Тихомиров понимал, что скандалить он и не должен, что это он в них заинтересован, в этих пустоголовых, визгливых, тупых, что это они делают ему рейтинги и, в общем-то, позволяют петь. Позволяют, мать их, петь!

Он вышел из павильона и зашагал к гримерке, злой как черт. И стоило закрыть дверь, как тут же явились за автографами, вот сразу после съемок никто не захотел, а сейчас – давай колотить в дверь, да настойчиво как.

– Я занят! – рявкнул Тихомиров.

– Извините, – сказал вошедший. Шагнул в сторону, пропуская своего приятеля, а потом прикрыл дверь и клацнул старой, расхлябанной задвижкой.

– Какого хр… – и тут Артур наконец узнал второго из визитеров – и замолчал.

– Мы ненадолго. – Первый был узкий какой-то, угловатый – напоминал кузнечика. Пальто расстегнул, видимо, ждал давно, а в коридоре душно; под пальто виднелся вполне себе цивильный костюм.

Да и щетинистый сегодня был одет не в пример приличней. Хотя, подумал Тихомиров, он и раньше вполне мог… я ж его толком и не рассмотрел ни разу.

– Артур Геннадьевич, – сказал Кузнечик. – Во-первых, извините за хамство и грубость со стороны моих подчиненных.

Голос у него был вялый, пустой.

– А во-вторых? – по-хамски и, в общем-то, грубо спросил Тихомиров.

Кузнечик пару раз моргнул, затем пожал плечами:

– Ну, если желаете… Во-вторых, Артур Геннадьевич, все то же. Мы понимаем, что… ну, эта елка вам, наверное, дорога как память. Она стояла во дворе долгие годы… Но, так уж вышло, Артур Геннадьевич.

– Она что, особенная? В Киеве нельзя достать другую такую же? Я так понимаю, в средствах вы не ограничены…

Кузнечик едва заметно скривился.

– Ах да, конечно. Они вам не говорили?

Щетинистый мотнул головой.

– Я, – продолжал Кузнечик, – конечно, понимаю, что предлагать вам деньги… бестактно. Но, возможно, некое пожертвование или презент…

– Так что с этой елкой? – еще больше разозлившись, спросил Тихомиров. – У нее корни из золота, сердцевина из серебра? Ее посадила ваша прабабка?

– Да кле́йма же, – почти удивленно сказал щетинистый. – Клейма и чипы. Не провезешь такую в город.

Теперь Артур что-то такое начал припоминать, вчера вроде бы в новостях было: теперь все елки в городе продавали только с «лицензией», с клеймами на срезе и с чипами какими-то. Мол, если без них – контрабанда, и штраф впаяют.

– И в само́м городе, – добавил Кузнечик, – такую нигде больше не найти – чтобы была практически бесхозная, неучтенная. А при нынешних пробках на дорогах… и снегопад этот… никто не хочет рисковать и везти контрабандой.

– А ваша, – зачем-то вставил щетинистый, – все равно же ничья.

– Ничья? – переспросил Тихомиров. – Ничья?!

– Выйди, – сказал щетинистому Кузнечик. Потом, когда дверь закрылась, снова повернулся к Артуру. – Еще раз прошу прощения. И давайте, если можно, к делу, я… ограничен во времени.

– Спешите куда-нибудь? – зло спросил Тихомиров. – А вот я не тороплюсь. И что касается елки…

– Спешу к дочери, – кивнул Кузнечик. – Иногда ведь знаете как: не ценишь и думаешь, что впереди уйма времени. А потом жалеешь.

Артур качнулся на носках туда-сюда. Потом в два шага пересек гримерку и встал вплотную к Кузнечику, глаза в глаза. Пахло от Кузнечика детским мылом, яблочным, что ли.

– Слушай, – сказал Тихомиров, – ты что ж, засранец, вот так решил, с намеками, да? Кнут и пряник, сначала о пожертвовании, а потом… – Он задохнулся от злобы и до хруста стиснул кулаки. Жалел, что подошел так близко, замахнуться никак, сглупил, и тогда он взял этого говнюка за отвороты его пальтишка, очень аккуратно так взял, почти нежно.

– Я, – невозмутимо ответил Кузнечик, – говорил о своей дочери.

– Чт… то?

– И елка, – продолжал он, – тоже для нее. Следующей не будет. А эта… эти праздники должны стать настоящими волшебными праздниками. Она уже все знает, но я хочу, я надеюсь, что хотя бы на эти пару дней она забудет о… о плохом.

Тихомиров отпихнул его от себя, как прокаженного. И сам отшатнулся на шаг.

В дверь тотчас постучали, и щетинистый нервно спросил, все ли в порядке.

– Все, – ответил Кузнечик. – Мы просто разговариваем.

И откуда я знаю, хотел спросить у него Тихомиров, откуда я знаю, что ты меня сейчас не обманываешь, что не решил вот так… если иначе не получилось, то на жалость…

Он покраснел, и сам не знал – от ярости, от стыда ли. А может, просто в гримерке стало слишком жарко.

– И чего, – спросил он, – чего вы хотите?

И сам на себя разозлился за тон, каким это произнес.

– Елка ничья, – спокойно, как маленькому, объяснил Кузнечик, – но игрушки на ней – ваши… в том числе ваши. Прошу вас – уберите их. Потом ночью мои люди аккуратно и быстро спилят елку. А на ее месте весной посадят новую, это я вам обещаю. И… если что-нибудь еще – только скажите.