Говард Лавкрафт - Курган Страница 8

Хотя мне не терпелось приступить к расшифровке записок испанца, я понимал, что будет лучше заняться этим в тихой и спокойной обстановке, вероятнее всего — поздним вечером. Пообещав горожанам дать подробный отчет о находке утром и вдоволь позволив им насмотреться на загадочный цилиндр, я вместе с Клайдом Комптоном удалился в дом и, как только представилась возможность, поднялся к себе в комнату. Хозяин и его мать тоже желали услышать рассказ, но я убедил их подождать, пока я не проработаю текст и не доберусь до сути.

Раскрыв при свете единственной электрической лампы саквояж, я вновь извлек цилиндр, отметив магнетическое притяжение, которое влекло к его рельефной поверхности талисман. Изображения зловеще мерцали на зеркальных боках, сделанных из неизвестного металла; я невольно поежился, изучая уродливые фигурки орнамента. Теперь я жалею, что не сфотографировал их — хотя, возможно, это и к лучшему. Чему я действительно рад, так это тому, что не мог тогда распознать сплюснутую голову похожей на осьминога твари, доминировавшей в большинстве узоров и названной в манускрипте «Ктулу». Позднее я связал ее и подземные легенды индейцев с недавно открытым фольклором о чудовищном Ктулу — единственном свидетельстве незапамятного ужаса, просочившегося со стареющих звезд на молодую Землю. Если бы в тот момент я догадывался о такой связи, уверен, никакая сила на свете не заставила бы меня остаться наедине с жуткой находкой. Побочный мотив орнамента — похожего на человека змея — я легко определил как прототип Йига, Кетцалькоатля и Кукулкана. Прежде чем открыть цилиндр, я проверил его магнитные свойства на других металлических предметах, однако притяжение к ним отсутствовало. Необычная способность, казалось, была присуща только осколкам неизвестного мира как защита от распыления.

Наконец я извлек манускрипт и приступил к переводу — занося на бумагу лишь общий смысл фраз и сильно сожалея об отсутствии под рукой испанского словаря, когда попадалось туманное выражение или слово. Странно было сознавать, что хроника четырехвековой давности — когда мои миролюбивые предки, подданные Генриха VIII, и не думали переселяться в Новый Свет из Сомерсета и Девона — может помочь в моих нынешних поисках ответа на столько времени дремавшую тайну. Ощущение близости к прошлому было тем глубже, что я действительно испытывал в сердце неуемную жажду приключений, которая побудила испанского конкистадора ступить за завесу, разделяющую Бытие и Вечность. В сравнении с этим шагом четыре столетия представлялись океанской песчинкой. Зловещий орнамент цилиндра раздвинул передо мною ту пропасть, что зияет между всеми живущими на Земле и первородными тайнами, сокрытыми в звездах. На краю этой пропасти Панфило де Замакона и я стояли рядом; точно так же, как Аристотель и древний правитель Хеопс.

III

О своей юности в Луарке — маленьком порту на побережье Бискайского залива — Замакона рассказывает немногое. Он был младшим и довольно своенравным сыном в семействе, и в Новую Испанию отплыл в 1532 году, едва ему минуло двадцать. Впечатлительный юноша жадно вслушивался в разнообразные толки о затерянных среди джунглей золотых городах и неизвестных странах, простирающихся к северу. Его воображение особенно взбудоражила история францисканского монаха Маркоса де Ницы, вернувшегося в 1539 году из долгого путешествия с потрясающим отчетом о сказочной Киболе, о ее обнесенных неприступными стенами городах и сокровищах. Узнав о подготавливаемой Коронадо экспедиции на поиски этих чудес и еще больших, лежащих, как шептались в кабачках, к северу от земель диких бизонов, молодой Замакона успевает попасть в число трехсот солдат и в 1540 году выступает в поход на север.

Истории известен отчет этой экспедиции: Кибола оказалась жалкой индейской деревушкой Пуэбло, и де Ница, потерявший доверие, был отослан обратно в Мехико. Однако Коронадо дошел до Большого Каньона, где в местечке Цинти на равнине Песос он услышал от одного индейца, который в хрониках назван Эль Турко, рассказ о богатых и загадочных землях Кивиры — дальше к северо-востоку, где в изобилии золота, серебра и диких бизонов, и где протекают реки в две лиги шириной. Замакона коротко описывает зимовку в Тигуа на равнине Песос и продолжение похода в апреле, когда сбежали местные проводники и отряд едва не погиб в стране степных собак, соленых озер и кровожадных аборигенов.

Когда Коронадо отправил в обратный путь основные силы и предпринял последний сорокадвухдневный марш с горсткой испытанных солдат, Замакона остался в числе избранных. Он описывает плодородные долины и отвесные ущелья, встреченные на пути, а также дневной рацион людей, состоявший исключительно из свежего бизоньего мяса. Далее следует упоминание о цели экспедиции — о долгожданных, но так и не открытых землях Кивиры с ее золотыми дворцами и полноводными реками, с сочными плодами, произрастающими на благодатных почвах, и с местным населением, выращивающим маис и плавящим медь из руды. Казнь Эль Турко, проводника, предавшего экспедицию, упоминается вскользь, и почти страницу занимает описание огромного креста, воздвигнутого на берегу Великой реки осенью 1541 года. На кресте была выжжена надпись: "Здесь проходили солдаты славного генерала Фран-циско Васкеса де Коронадо".

Из этого можно заключить, что Кивира лежала примерно возле 40-й параллели. Совсем недавно я знакомился с работой нью-йоркского археолога, доктора Ходжа, который идентифицирует русло Великой реки с Арканзас-ривер, протекающей через округи Бартон и Раис в штате Канзас. До прихода кровожадных орд Сиу это была родина индейцев племени Вичита; по берегам до сих пор находят остатки домов, выложенных из дерна. Коронадо добросовестно исследовал окрестности, ведомый то в одном, то в другом направлении постоянными слухами о сокровищах и брошенных городах, о которых боязливым шепотом рассказывали индейцы. Северные племена, казалось, менее охотно передавали истории о неизведанных землях, чем их мексиканские собратья; при этом их поведение будило подозрение, что они действительно способны помочь поискам, однако не отваживаются на это. Их уклончивые намеки приводили в ярость командира испанцев, и после нескольких безуспешных попыток он стал жестоко карать тех, кто приносил неугодные новости. Замакона, более терпеливый, чем Коронадо, находил удовольствие в местных преданиях и даже выучил индейский язык, что давало ему возможность подолгу беседовать с молодым воином по имени Разъяренный Бизон, чье любопытство заводило его значительно дальше соплеменников.

Именно Разъяренный Бизон поведал Замаконе о странных каменных арках и полузасыпанных пещерах на дне глубоких ущелий, которые миновали на своем пути конкистадоры. Эти пещеры, говорил он, сплошь заросли травой; ими не пользовались уже тысячелетия. Тот, кто отваживался проникнуть в них, не возвращался обратно, — лишь несколько раз храбрецы возвращались, но странно изуродованными или потерявшими рассудок. Таково было предание, хотя старейшины племени не припомнили бы воина, который прошел вглубь более нескольких сотен ярдов. Разъяренный Бизон, очевидно, и здесь продвинулся дальше других, но того, что он увидел внизу, оказалось достаточно, чтобы угасить его любопытство и жажду отыскать спрятанные сокровища.