Анастасия Колдарева - Магия на грани дозволенного Страница 8

– И что? Ты один такой?

– Нет, – Лисанский склонил голову набок. – Со мной, как видишь, друзья.

– Ты разбудил демона.

– Да, я заметил. Не рассчитывал на столь грандиозный успех, но теперь думаю, это даже к лучшему. Демон вырвется наружу и уничтожит эти поганые катакомбы, – Лисанский вскинул голову и, поджав губы, обвел брезгливым взглядом каменные своды зала.

– Никто ему не даст, – решительно произнес Дэн, сжимая кулаки. – А ты еще поплатишься за то, что натворил.

– А никто и не узнает, Гордеев, – заверил Лисанский. – Напрасно петушишься: тебе отсюда живым не выбраться.

– Ты спятил. Рехнулся. Вот здесь, – Дэн ткнул себя пальцем в висок, – у тебя перемкнуло.

– Все, довольно болтовни. Время истекает, – Лис попятился, не опуская рук.

– Я поздно узнал, что проснувшийся демон потребует жертвы числом, равным числу магов, проводивших обряд пробуждения. Одного он уже взял, – он осекся и скользнул взглядом куда-то вправо, сильно побледнев и стиснув губы, будто его нестерпимо затошнило.

– А может, случайная смерть и не считается?

Нет, он точно выжил из ума. Но так или иначе, лучшего момента для решительных действий было не представить.

– Беги! – заорал Дэн и толкнул Руту вправо, в укрытие хлама, завалившего первую залу анфилады. Сам ринулся следом. – Пробивайся к выходу!

Три разноцветные молнии вспыхнули, одна опалила ухо, но не задела. Дэн едва успел нырнуть за огромный платяной шкаф – здесь, во тьме, скрывался целый лабиринт из древней мебели, котлов, стеллажей, туго набитых истлевшими книгами, и непонятного оборудования. Какие-то кошмарные приспособления, не иначе как пыточные орудия: клещи, гвозди, пилы – были разложены по ящикам и развешены по стенам. Попалась даже жаровня и затканная паутиной деревянная конструкция, в которой краем сознания Дэн опознал дыбу. Из-за мощного выброса адреналина и нарастающего гула, свидетельствовавшего о неумолимом приближении демона, он не разбирал слов заклятий – преследователи не трудились вычерчивать в воздухе формулы, наплевав на точность и расчет силы, и били наотмашь вслепую. Словно чья-то гигантская плеть хлестала она по пяткам, не давая остановиться, развернуться, ударить в ответ. Пригибаясь, он нырял то за один подвернувшийся деревянный «гроб», то за другой – и бросался дальше, когда от магических ударов они разлетались в щепки. Рута бежала впереди. Ее волосы вспыхивали огненными бликами в свете заклятий, и Дэн боялся потерять из виду эти яркие всполохи.

– Идиоты! – истошно завопил Лисанский. – Куда вы лезете? Идемте отсюда быстрее! Надо убираться! Оставьте их в покое!

Его не слушались, и он продолжал надрываться.

Впереди мелькнула дверь, и Дэн рванулся к ней вслед за Рутой. Только бы выпихнуть ее наружу, прикрыть собой, а там уж он разберется и с Лисанским, и с демоном – со всем злом на Земле. Если она окажется в безопасности, он море вброд перейдет, ему и горы будут по плечу!

И вдруг светящийся росчерк в воздухе, громогласный рев, перекрывший даже подземный рокот, – и красная молния просвистела мимо виска, обрила макушку пригнувшейся Руты и ударила в нагромождение, выраставшее слева. Книги, коробки, стеклянные банки, ржавые ящики, набитые металлическим хламом, зеркала, скребки, ножи и просто осколки стекла – сотни предметов взрывом разметало в разные стороны, дробя, ломая, разбивая вдребезги. Ударная волна отвесила Руте чудовищную оплеуху, и девушка с коротким хрипом отлетела навстречу Дэну, сшибла с ног и повалилась на него. Дэн врезался затылком в пол, перед глазами сверкнули звезды, тело обмякло, вмиг налившись свинцовой тяжестью, став неповоротливым и противно слабым.

– Рута, – позвал Дэн, не услышав собственного голоса, чувствуя на себе тяжесть неподвижного тела. – Рута! – повторил он с возрастающим отчаянием.

– Сюда! Я, кажется, попал! – с восторгом заорал Вадим, подбегая ближе.

– Иди к черту! – крикнул Дэн, взмахнув рукой прямо из положения лежа. Не рассчитал силу – не до расчетов: браслет налился огнем и, обжигая запястье, выстрелил красным. Столб раскаленной магии опрокинул Вадима аккурат на бегущего следом Стефана, и оба кубарем покатились по проходу, усыпанному битым стеклом и ржавым железом.

– Рута, эй! Слышишь меня? – Дэн перевернулся, опираясь на локоть, потряс девушку за плечо. – Что…

Его пальцы окунулись во что-то теплое, липкое, бьющее струей, и только теперь, леденея от ужаса, вглядевшись внимательнее, Дэн увидел, что глаза девушки закатились и с окровавленного лица на него глядят жуткие пустые бельма.

В поле зрения нарисовался Лисанский, следом за ним подскочили Шарин и Лешко. Вцепились ему в локти, заламывая руки, пытаясь усмирить.

– Кретины! – проорал Лис. – Недоумки! Я же велел вам уходи… – и подавился словами. – О, Господи… – прохрипел он, – Господи, Господи, Господи, Боже мой…

Черная лужа расползалась по полу. Штаны на коленях насквозь промокли, с одеревеневших пальцев, с рук, обнимавших изломанное, пробитое насквозь тело девушки, вязкими нитями стекала кровь. Уткнувшись лбом в обезображенное лицо, содрогаясь от рвущей душу боли, Дэн завыл, не замечая, что всего в паре шагов от него так же бесприютно, с той же черной тоской, прижимая растопыренные пальцы к лицу, обезумевший от шока, страха и запоздалого прозрения, выл Игорь Лисанский.

Кошмар завершился все той же жгучей болью, что и десятки раз до этого. Проснувшись на сбитой, пропитанной потом простыне, содрогаясь от сухих рыданий, Дэн сжал в кулаках края скомканного пододеяльника, словно пытаясь перетереть их в труху. Вдохнул тяжелый, спертый воздух и повернул голову к окну, приоткрыв глаза.

За окном была осень. И беспросветное, промокшее насквозь, холодное утро.

Кое-как поднявшись с постели, Дэн добрался до окна и уставился в стекло невидящим неподвижным взглядом. Ржавые листья и гудящие провода, колючий ледяной дождь и пронизывающая до костей сырость, потемневшая от влаги штукатурка дома напротив, дрожащие на ветру, изломанные остовы деревьев, чьи ветви напоминали перебитые кости и торчащие обломки ребер в полуистлевших лохмотьях листьев. Эта осень калечила и убивала. Обдирала душу, срывая с нее покровы хороших воспоминании, пропитывала дни тоскливой ненастной серостью, давила на плечи низко ползущими, неповоротливыми громадами туч и плакала, плакала, плакала бесконечными дождями, вымывая из сердца неизмеримое, непосильное для одного человека горе. Дэну казалось, он умирал каждый вечер, чтобы утром проснуться вновь все в той же невыносимой осени и совершить очередной виток по кругу своего персонального ада.