Елена Ткач - Перстень старой колдуньи Страница 8

Ольга с Санчо задумали перебраться на «Курскую» до Рождества — уж очень хотелось встретить любимый праздник в новом доме.

— Это же так чудесно, — радовалась Никитина мама, — новая жизнь, которая начинается под Рождество!

Они даже не стали украшать елку на старой квартире, а поставили её посреди пустой комнаты в новой. Дом сразу ожил, наполнился хвойными запахами и ожиданием чуда. Никитины родители, хоть и были людьми вполне деловыми и современными, но к этому празднику относились как дети — они свято верили, что все, загаданное в эту ночь, непременно случится! И, конечно, их сын эту веру безоглядно и искренне разделял…

Вещи ещё до Нового года были собраны и разложены по картонным коробкам. Санчо кликнул друзей — и на третье января назначили день переезда.

Никита уже после первого перебрался на новую квартиру. Он спал на полу в папином спальном мешке, оставшемся со времен его юности. Собственно, спал — это слишком сильно сказано! — он бродил по квартире кругами как заблудившийся странник, потом пытался прилечь, метался, крутился, маялся… и глядел в окно — в ночь… Звезды были так близко! Они манили, тревожили… и беспощадная полная луна не давала ему покоя — она преследовала его…

Из квартиры снизу слышался шум гулянки, грохот и музыка… он не знал, там ли Ева или у своей тетки. Он был почти уверен, что Ева выдумала её свою богатую тетку. Выдумала, чтоб не казаться несчастной. Чтобы он её не жалел! Чтоб представлять себе хоть какой-то выход из чудовищной беспросветности, пускай он — этот выход — и существует только в воображении…

Никита отчего-то не мог пересилить себя и спуститься этажом ниже, чтобы позвонить в дверь. Он ненавидел себя за это, проклинал свою слабость, но ничего поделать с этим не мог. Черный кот, появлявшийся невесть откуда, глаза, глянувшие из темноты, странный перстень, загоравшийся жарким светом, точно в нем угли тлели, — все это беспокоило его. Он и сам не мог объяснить причину своего страха — ведь до сих пор никто ему не причинил особенного вреда, кроме нескольких неглубоких царапин на щеке… Но Никита знал, сердцем чуял, что опасность подстерегает его — она где-то рядом.

Но даже не это пугало его — он боялся другого. Он чувствовал, что смертельная опасность нависла над самым главным для него существом — над Евой! Он знал, что без него она пропадет. Потому что темные тучи сгустились над ней… Откуда явилась в нем эта уверенность? Нет, на этот вопрос он не знал ответа. Но ясно осознавал, что она ходит над пропастью по самому краю бездны и, похоже, даже не догадывается об этом.

А чем же иным можно было объяснить странные перемены в ней — то ясной как солнышко, то сумрачной как тревожащий лунный свет… Он видел — она не злая и не завистливая от природы — все это так не вязалось с ней! Душа её чиста как рассвет, но что-то сдвинулось в механизме судьбы и в душу её просочилась тьма. И силы, подвластные Князю мира сего, — силы тьмы стремятся присвоить себе то, что им не принадлежит, — её душу! Но он этого не допустит, он не даст им власти над ней. И пускай без битвы они её не отпустят — он ждал битвы и был готов к ней! Он слишком много читал об этом, чтобы не знать: за красоту нужно идти на бой!

И три бесконечных дня и три ночи он собирался с силами. Он не раз спрашивал себя: а готов ли он к тому, что неизведанное станет его врагом? Что он не знает, кто поджидает его во мраке ночи? Не ведает, какие козни готовят те, кому подчиняется мерзкий котище и странное светящееся кольцо. Никита никогда не молился, не умел этого, но тут — в эти три дня перед битвой он пытался молиться… он начал учиться этому.

Наконец, он настал, этот день. День переезда. До Рождества оставалось ещё два дня, и Никита торопил время: ему хотелось, чтобы Рождество поскорее настало. Он ходил, сутулясь, пряча взгляд, весь какой-то напряженный, зажатый. Даже папа как-то ему сказал: «Слышь, старик, расслабься! Чего ты такой смурной? Переезд — это, конечно, не сахар, — говорят, что один переезд равен двум пожарам и наводнению… Но и не такое бывает прорвемся!» Санчо просто не узнавал своего сына. А тот думал: вот-вот что-то случится, что-то произойдет. Останется Ева такой, какой он впервые увидел её, или душа её скорчится. И станет потерянной для него…

Машина была заказана на восемь утра. По папиным предположениям она должна оказаться возле подъезда в Сыромятническом где-то к половине одиннадцати. Пока все погрузят на Брестской, пока доедут… И Никита решил встать пораньше, чтобы до приезда машины с мебелью — до того момента, когда их лодка пристанет к новому берегу, повидать Еву. И поговорить с ней.

Однако, как назло именно в это утро его сморил крепкий сон. Он проспал! И когда, приподнявшись на локте, взглянул на часы, было уже начало одиннадцатого, а под окном призывно гудел знакомый гудок Овечкинского шофера — условный сигнал. Приехали!

Он выбрался из спальника — и тут же раздался звонок в дверь. Неужели так быстро успели подняться на лифте? Он на ходу натянул джинсы, напялил свитер, и кинулся открывать.

На пороге стояла Ева.

Она была смущена и в то же время глаза её доверчиво улыбалась ему. На ней была новая белая кофточка с перламутровыми пуговками и очень модные черные брючки. Куда девалась та сумрачная колючая девочка, которая так пугала его? Глаза её волшебно сияли и вся она была теперь — воплощение радостного волнения. Казалось, ей ничего не стоит оторваться от земли и взлететь, подобно эльфийской принцессе. Она держала что-то перед собой на вытянутых руках. Это была картонная коробка, перевязанная шелковой ленточкой.

— Здравствуй, — она потупилась на мгновение, — вот… это тебе.

— Мне? — он взял коробку и они какое-то время стояли молча, не отрывая глаз друг от друга.

Наконец, Никита опомнился.

— Ох… извини! Проходи, пожалуйста. И… спасибо.

— А ты погляди, что там.

— Я… да, конечно. Только понимаешь — сейчас тут будет самое настоящее столпотворение — там внизу машина.

— Какая машина? Ваша?

— Нет. То есть да. То есть… в общем, наши вещи приехали. Сейчас их таскать начнут.

— Ой, тогда я пойду.

— Нет, погоди. Давай я тебя с родителями познакомлю.

Он так и не успел открыть коробку с подарком, когда на площадке лестницы появился Сергей Александрович с огромным тюком, в который мама упаковала постельное белье.

— Здорово, — приветствовал Никиту Овечкин и, пронося тюк в открытую дверь, немного зацепил Еву. Та как пушинка отлетела в сторону.

— Ох, простите пожалуйста… мадемуазель! — Овечкин бросил тюк, снял свой отделанный мехом картуз и слегка поклонился. — А что ж это вы стоите тут на дороге? Никита, ты нас не познакомишь?